Журнал Русская жизнь - 1937 год (сентябрь 2007)

Анархо- коммунист Сергей Яковлевич Алымов стал популярным советским поэтом-песенником. О своей прежней жизни Алымов молчал. Но теперь мы знаем, что в 1911 году он бежал в Австралию с сибирской каторги. «Был грузчиком, землекопом, лесорубом, работал на скотобойнях, рыбачил, занимался архитектурой и сотрудничал в русской и австралийской прессе, где печатал стихи, рассказы, статьи на русском и английском языке», -писал он в автобиографии. Его ранние стихи эмигрантского периода разбросаны по страницам русских газет, издававшихся в Австралии. В 1917 году Алымов намеревался вернуться на родину, но задержался на девять лет в Харбине, где выпустил три поэтических книги. В 1926 году он наконец вернулся в Советский Союз, был арестован и отправлен на строительство Беломорканала. Там печатался в лагерном журнале «Перековка». Освобожден досрочно. Вскоре вся страна запела его песни «Вася-Василек», «Хороши в саду весной цветочки» и прежде всего «По долинам и по взгорьям». Правда, автором первого варианта текста этой песни является другой лагерник, Петр Парфенов. Алымов отредактировал его неумелые вирши.

Самую многочисленную группу гулаговских австралийцев составили крестьяне и рабочие, потянувшиеся после окончания Гражданской войны через дальневосточные порты на родину. По приблизительным оценкам, в то время Зеленый континент покинули не менее трети австралийских русских, украинцев и белорусов, и многие из них закончили свой жизненный путь в лагерях. Не вполне ясно, почему они возвращались: ведь Австралия тогда считалась раем для рабочих, государством с самой справедливой в мире социальной системой. Отчасти это объясняется тем, что в большинстве они были не настоящие иммигранты, а люди, приехавшие в Австралию на заработки. Многим так и не удалось здесь закрепиться, а после октябрьского переворота и «бунтов красного флага» отношение ко русским в Австралии стало подозрительным, им не давали работу, да и тоска по родине, естественно, сказывалась. Алиса Чеховская, родившаяся в Австралии и вывезенная в Россию ребенком, вспоминает: «Я маму как-то спросила, когда была уже взрослая: „Чего тебе не хватало в Австралии?“ Она говорит: „Снега, черного хлеба и кислой капусты“» В 1923 году Татьяна Чеховская, вдова с четырьмя детьми, приехала из Брисбена на Дальний Восток навестить родителей, но обратно выехать не смогла. В 1938-м ее старший сын Эдуард был арестован и больше не подавал о себе вестей. Сестра Эдуарда Алиса сумела вернуться в Австралию только в 1980 году, после долгих мытарств. Здесь с помощью австралийских властей она выяснила, что ее брат был расстрелян через пять месяцев после ареста.

В 1924 году группа крестьян-реэмигрантов отплыла в Россию из Кэрнса, который тогда еще не являлся фешенебельным курортом. Федор Баскаков, возглавлявший эту группу, десять лет проработал в окрестностях Кэрнса на плантациях сахарного тростника и в шахтах. Едва добравшись до России, несколько членов группы попытались вернуться обратно в Австралию, но было уже поздно. Они отправились в Кирсанов, город на берегах реки Иры, в коммуну имени Ленина. Им повезло: это была образцовая коммуна, в которой собрались многие реэмигранты и иностранцы. Они привезли сюда свой заграничный опыт хозяйствования, и коммуна процветала. В нее возили на экскурсии почетных гостей СССР, например, Бернарда Шоу. В 1937 году начались аресты коммунаров, арестовали и Федора Митрофановича Баскакова. В 1939-м его освободили. О том, что происходило с ним в застенках КГБ, он никогда не рассказывал. У его сына Гарибальди сохранилась лишь одна реликвия, билет члена австралийской компартии, выданный Федору в 1924 году.

Бывали и счастливые исключения. Василий Грешнер, сын начальника нижегородского охранного отделения, убитого эсерами в 1904 году, попал в Австралию моряком, австралийским героем вернулся с фронтов Первой мировой, с конца 1920-х прокладывал линии электропередач в Новой Гвинее, а в 1932-м отправился в Россию повидать мать и родных. «Друзья считали меня сумасшедшим, - пишет он. - Они говорили, что даже мой иностранный паспорт не спасет меня, если органы дознаются, кем был мой отец». Грешнер завербовался как специалист-техник на новое золотопромышленное предприятие под Семипалатинском и в конце концов был арестован. Описание психологического поединка Василия со следователем принадлежит к самым сильным страницам воспоминаний Грешнера. Не зная, что известно следователю, узник утверждал, что его отец был военным врачом. А ОГПУ вело свою игру: неожиданно Василия выпустили и направили работать на местный мясоперерабатывающий комбинат, надеясь, что он будет сотрудничать с органами. Во время очередного посещения Семипалатинского ОГПУ Грешнер столкнулся там со своим товарищем по работе, который заменял временно отсутствующее начальство. Тот посоветовал Грешнеру «немедленно бежать отсюда и никогда не забывать о своем русском опыте; он также предостерег меня, чтобы я никогда не рассказывал о том, что со мной случилось и что я увидел в России, если я не хочу повредить моим родным в Москве». Годы спустя, записывая воспоминания в своем домике под Мельбурном, Грешнер так и не решился указать полные имена людей, встреченных им в СССР.

О Корал Митяниной я прочитала лет двадцать назад в воспоминаниях Веры Шульц, встретившей Корал в 1938 году в Таганской тюрьме. «Мое внимание привлекла мальчишеская фигура светловолосой молодой женщины, очень интеллигентной, с лукавинкой в светло-зеленых глазах». Жена русского, она приехала с ним в Москву. Арестовали обоих. «И как же велика была ее вера в непогрешимость нашей великой страны! - пишет Вера. - Они с мужем ни в чем не виноваты, и это не может не выясниться. А если они погибнут до этого, то страна вместо них воспитает и сделает людьми их сыновей». Веру подвела память: у Корал осталась дочь, а не сыновья. Все остальное верно. Мне удалось узнать начало этой истории, разыскать семью Корал. Ее девичья фамилия Сатклиф, она родилась в Англии, в детстве переехала в Австралию, где повстречала русского паренька, выросшего в Сиднее, Виктора Митянина. В 1932 году с группой «друзей Советского Союза» они отправились в Москву. Подруга, посетившая Корал в 1934-м, вспоминала, что жили они в одной комнате, занимались преподаванием английского языка и ни малейшего желания покинуть Россию не выказывали. Тоска Корал проявилась только в одном: дочку, родившуюся в Москве, она назвала Коалой. Вскоре связь с Митяниными прервалась, и лишь в конце 40-х Корал дала родным знать, что с ней все в порядке, она работает в Сибири. В 60-е годы ее британские родственники сумели добиться разрешения на приезд Корал в Англию. «Она очень серьезно относилась к подписке, которую дала, и ничего не рассказывала нам, - пишет ее племянник. - Она говорила, что работала в Сибири, выехав туда вместе со своим предприятием во время войны. И она не сказала, как погиб ее муж».