Журнал Русская жизнь - Интеллигенция (февраль 2008)

Сегодняшний «народ», точнее, «простонародье» - сплошь горожане. Это соседи интеллигента, люди мещанского звания, пролетарьят, лимитчики, рабочие-замкадыши.

К быдлу деревенскому интеллигент относится много снисходительней, теплее - и потому, что мало знает деревню (личные контакты избирательны, по большей частью уходят в память детства, студенческую картошку или дачную жизнь), и потому, что знает про деревню все («мужики там дерутся, топорами секутся, а по будням там дождь и по праздникам дождь»); не изжиты еще и буколические умиления - парное молочко, левкои, помидор, сеновал, что отчасти оправдывает существование производящего все это неопрятного человеческого перегноя. Кроме того, деревенские - они такие забавники, особенно которые пьянь и дебоширы, из-за забора можно этнографически прищуриться на топор, навести невидимый лорнет. Бывают, конечно, приступы коллективного испуга - вспомним, сгорел священник в селе Прямухино, и по первоначальной версии СМИ сожгли его односельчане за то, что «не давал грабить церковь и призывал не пить». Абсурднейшая версия с точки зрения здравого смысла? - абсурднейшая, и очень быстро не подтвердившаяся, но поверили легко и заинтересованно, как иностранцы. Загудели про власть тьмы и жизнь животных, а когда интеллигентный священник из прихода Св. Татьяны (храм при МГУ) призвал создавать для народа, подобного прямухинскому, специальные военные поселения типа аракчеевских - мало кто возмутился. Но это нечасто случается.

Другое дело - ближний простолюдин. Все ближе, и ближе, и ближе: дети учатся в одном классе, а на родителях, может статься, одинаковые куртки. В квартирах один и тот же домашний кинотеатр из «Электронного рая». Продавщицу Раю с третьего этажа можно встретить на отдыхе в Анталии, и она напомнит про долг. Как жить, чем дышать?

Никогда еще интеллигенция не была так мучительно близка к народу.

Чем интенсивнее выравнивание сословий по уровню доходов и уровню потребления, тем острее нужда в классовых декларациях, тем навязчивее чувство, называемое социальным чванством. Именно потребительская унификация обостряет классовое самоощущение - оно становится все более протестным и более демонстративным. В девяностые, когда самые разные социальные группы были брошены в один костер отчаяния, происходило, воленс-неволенс, некоторое межсословное единение, верблюдами в челночных экспедициях работали мэнээсы и слесари, за прилавком в Лужниках стояли московские учителя и заслуженные кондитерши. Но то был фронт, война за физическое выживание, «послевоенная» же смена шинелей на платьица снова поставила вопрос о фасонах и брендах платьиц. И здесь измена: известная формула «Интеллигент - это человек, который тратит на книжки не меньше, чем на водку» внезапно стала работать и в обратном направлении. Мещанин и пролетарий тоже начали «тратиться на книжки» - как минимум, на учебники для детей (а куда денешься?), на романы Донцовой, на глянцевые журналы для отроковиц. Сближение идет по многим ценностным линиям: собственность, образование для детей, благополучие, семья. Интеллигенция обмещанивается? Пожалуй: культ «опрятной бедности» сегодня непопулярен и в самых небогатых (педагоги, культработники) слоях, а с иронией говорить о «духовке» научились и возвышенные провинциальные литкружковцы.

Есть великий интеллигентский миф о «комплексе вины перед народом», вмененном - якобы - народовольческими идеалами и гуманистическим пафосом русской литературы. Вайль и Генис, например, считали родительницей этого комплекса карамзинскую «Бедную Лизу», иные - «Бедных людей» Достоевского, далее везде. Это представление о «комплексе», в свою очередь, сгенерировало массу широких, страстных и упоительно бессмысленных полемик о том, является ли интеллигент народом, и почему народ - это muzhik и baba, соха (кто видел соху?) и подзол, а не я, инженер Уткин, и не жена моя, врач Ковалева, народ - это мы, и в чем же мы, работающие и думающие, виноваты перед пьющими и лежащими. Не договорились - и не договорятся. Густое, вязкое пространство говорения, по-своему захватывающих публичных рефлексий (не тем ли и мы сейчас занимаемся?), весь этот бесконечный «канал-культура» прекрасно сосуществуют с пониманием того факта, что на протяжении последнего столетия русская интеллигенция только и делала, что по капле выдавливала из себя этот комплекс и, в конце концов, освободилась от него полностью. В тезаурус большей части интеллигенции легко вошли понятия «виннерства», успеха, «актуальности» и, соответственно, презрения к «лузерам» (вообще, когда кто-то упоенно говорит о лузерстве, я начинаю подозревать, что говорящий живет в пьющей коммуналке или в долгах как в шелках). Никогда еще глуповатые социал-расистские декларации не произносились так полнозвучно - и таким количеством образованных людей, никогда разговоры о «быдле» не были такими легитимными.

Они мало кого шокируют - и, наверное, правильно. Потому что за этим дискурсом не стоит искать симптомы классовой ненависти. Это, напротив, сближение сословий, медленное и когда-то долгожданное «стирание признаков». Радоваться ли ему - другой вопрос.

О людях с тонким голосом и пронзительным взглядом

Главное качество русского интеллигента - нравственная и безропотная последовательность в своих заблуждениях. Только в таком случае интеллигента можно использовать как градусник: замерять им температуру и состояние общества. И это единственный случай в медицине, когда градусник может лечить.

Интеллигент Лихачев прав, называя первым в ряду русской интеллигенции Радищева.

В Радищеве изначально были заложены все черты грядущего русского интеллигента.

Он был образованный человек, но интеллектуалом не был: известно, что ему наняли учителя-француза, а тот впоследствии оказался беглым солдатом. Потом, конечно, Радищев выучился и праву, и филологии, но беглый солдат в качестве первого учителя - это концептуально.

Он был в известном смысле смелый человек, но напугать его все-таки оказалось не сложно. На допросах, арестованный за свое неразумное «Путешествие…», Радищев сразу же раскаялся, и, думаю, искренне. Правда, давая показания, в забывчивости, он вновь повторял все ту же ересь, что уже написал в «Путешествии…»

Сильный интеллигент, которого согнуть нельзя, зато можно сломать и убить - уже не интеллигент, а революционер. Посему Рылеева, да и вообще всех декабристов, к интеллигенции не отнесешь.

Радищева вернули из ссылки, пригласили в государственную комиссию по составлению законов, и он, дрожа слабыми руками и покрываясь испариной от ужаса, все-таки написал «Проект либерального уложения», в котором опять заговорил о равенстве всех перед законом, свободе печати и прочих светлых призраках русского интеллигента.