Журнал Русская жизнь - Интеллигенция (февраль 2008)

Мужская сексуальность, если рассматривать ее инстинктивную подоплеку - это по сути своей агрессия, биологическая экспансия, борьба за продолжение рода, заключающаяся в стремлении оплодотворить максимальное количество самок, оттеснив более слабых самцов. А интеллигентность предполагает добровольный, осознанный, принципиальный отказ от агрессии, готовность скорее уступить свою территорию, чем вторгнуться на чужую, и извиниться перед тем, кто наступил тебе на ногу или переспал с твоей женой. Физиология тут вступает в конфликт с психологией, этикой, воспитанием. И от этого раздираемый неразрешимыми внутренними противоречиями интеллигент нередко ведет себя с женщинами, напрасно ожидающими от него мужских поступков, таким изощренно свинским образом, до какого никогда не додумается незамысловатый, но цельный по натуре слесарь, довольствующийся лаконичным моральным кодексом из пары не противоречащих друг другу пунктов.

Как только русские изобрели понятие «интеллигент» и начали активно стараться ему соответствовать (тем самым часто усложняя себе жизнь), лучшие умы стали пробовать разобраться в таком странном явлении, как мужчина, который в ответ на откровенные женские авансы впадает не в возбуждение, а в тягостные раздумья. Кровь приливает к мозгу, отливая от другого полезного в данной ситуации органа, и вместо него встают вопросы, без ответа на которые порядочный человек не чувствует за собой морального права расстегнуть штаны. Публицистическая классика жанра, описывающая этот парадокс на литературных примерах (и не потерявшая актуальности и по сей день), - это, конечно, эссе Чернышевского «Русский человек на rendez-vous». Его автор самим термином «интеллигент» еще не пользуется, но описывает характерные интеллигентские повадки тургеневских и некрасовских героев, трусливо обламывающих девушек, которые чересчур решительно предлагают им себя. Вывод у писателя напрашивается приблизительно такой: как-то неудобно мыслящему человеку быть счастливым в любви и получать сексуальное удовольствие, когда народ страдает. «Бог с ними, с эротическими вопросами, - не до них читателю нашего времени, занятому вопросами об административных и судебных улучшениях, о финансовых преобразованиях, об освобождении крестьян».

С тех пор мало что принципиально изменилось: интеллигентный читатель и нашего времени тоже с радостью при каждом удобном случае отвлекается от эротических вопросов на административные - вероятно, потому, что последние вполне поддаются решению на бумаге, в теории, а первые требуют практических мер, конкретных поступков: надо что-то делать, а чем это может обернуться, не всегда можно прогнозировать. Сексуальное влечение для интеллигента не всегда служит прямым указанием к действию, оно недостаточно убедительно само по себе как побудительный мотив - это повод начать очередной сеанс самокопания, углубления в нюансы своих ощущений, которые надо осмыслить и переработать в чувство. Чаще всего - в самое любимое интеллигентское чувство вины, собственной слабости, несовершенства и ничтожества.

Все эти переживания доставляют интеллигенту мучительное упоение, которое служит для него дополнительным доказательством его интеллигентности - то есть способности обуздывать свои эгоистические желания и страдать ради блага и спокойствия окружающих. Однако непременно рано или поздно наступает момент, когда, разозлившись на собственную мягкотелость, интеллигент решает отпустить себя, быть проще, органичнее и не городить вокруг половой жизни излишних морально-этических построений. Стать проще ему удается лишь на короткое время, зато потом долго приходится пожинать плоды своего потакания инстинктивным порывам в виде запутанных отношений с людьми, с которыми он успел связаться в период своей полигамии. Периоды, когда интеллигент пускается во все тяжкие, циклически чередуются со спазмами угрызений совести и попытками как-то так извернуться, чтобы не обижать никого из заинтересованных лиц. В результате чего обиженными оказываются все по очереди. А мечущийся между любовницами, их мужьями, нечаянно соблазненными женами друзей, случайно уложенными в постель подругами жены и прочими знакомыми, втянутыми в орбиту его любовных похождений, интеллигент находит успокоение только в волшебных снах, где видит себя законным обладателем гарема или героем фантастического романа, действие которого происходит в продвинутом обществе будущего, поощряющем промискуитет из демографических соображений.

Неинтеллигент тоже, конечно, нередко оказывается в щекотливой и дискомфортной ситуации адюльтера или двоеженства, но он не переживает ее так драматично, и у него, неинтеллигента, есть более доступный алгоритм выхода из нее: он не испытывает потребности быть хорошим для всех, которая гложет интеллигента изнутри, заставляя постоянно врать. Очень жизненный пример, в котором уже скоро как тридцать лет узнает себя каждый второй отечественный интеллигент - Бузыкин из фильма «Осенний марафон». Его попытка проявить цельность и перестать курсировать между женой и любовницей терпит неизбежный крах ввиду крайней положительности и совестливости героя, не умеющего сказать «нет» никому. Вся драматургическая конструкция тут строится на тонком внутреннем устройстве героя, и если бы на его месте оказался более толстокожий человек, фильма бы просто не было.

Для литературы и искусства неуклюжие интеллигентские любовные эксцессы и недоразумения - бесценный психологический материал, но именно поэтому особо полагаться на интеллигенцию как на совесть нации и опору общественной морали опасно. Совесть-то интеллигента постоянно гложет - это его нормальное состояние - но не потому, что он знает, что такое хорошо, а что такое плохо, что можно, а что нельзя, а как раз наоборот: нравственные устои интеллигента подточены, изъедены все той же рефлексией, которая плещется внутри него, как серная кислота. Думается, если провести в России референдум о том, а не стоит ли узаконить многоженство, то «за» проголосуют преимущественно интеллигенты, а не «простой народ», который понятия о добре и зле, пусть и не соблюдая их, принял на веру и выучил наизусть. У интеллигенции этих понятий вообще нет, для нее все относительно, амбивалентно, нормы устанавливаются людьми, а не спускаются свыше, и людьми же могут быть по договоренности пересмотрены.

Не все заходят так далеко, как гениально устроившийся академик Ландау, которому жена разрешала водить девиц домой, сама в это время терзаясь муками ревности в соседней комнате и утешаясь заверениями мужа, что она все равно лучше всех, и любит он только ее одну. Это - экстремальная семейная жизнь великого человека, которая вызывает у обывателя шок и вряд ли может быть предложена в качестве примера для всеобщего подражания. Но собираться в постели меньше трех в некоторых интеллигентных домах давно считается дурным тоном. Все тот же Николай Гаврилович, типичный образец интеллигента со всем его подавленным, но неугасимым сладострастием, в романе «Что делать?» (который хорошо бы переименовать в «Что же делать-то, а?», чтобы передать хроническую растерянность интеллигента в личной жизни и неспособность разобраться со своими бабами) ничуть не пропагандирует целомудрие и супружескую верность, а наоборот, без всякого смущения мечтательно изображает идиллический menage a ` trois как самую естественную и прогрессивную форму брака.