Журнал Русская жизнь - Земство (апрель 2008)

- Нет, пускайте по одному, - отвечала я.

Он ушел. Начали входить больные. Прежде всех явился крестьянин. Его ввела ко мне жена. Он громко охал и жаловался на боль в боку. Признаки воспаления легких у него были так ясны, что я без затруднения поставила диагноз.

Больному, видимо, понравилось то внимание, с каким я его исследовала. Его жена с беспокойством смотрела на меня и допытывалась, какая у него болезнь. Когда я сказала ей, что у него воспаление легких, она начала просить дать ему получше лекарства.

- Четверо у нас детей. Малы еще. Помрет, что я с ними буду делать? - говорила она. - Ты дай ему самого лучшего лекарства. Поправится - я тебе к Пасхе десяток яичек принесу.

- Яиц мне не надо. Я и так ему дам хорошего лекарства, - говорила я, разыскивая у себя в тетрадке самое лучшее средство против воспаления легких, так как писать рецепт на память я не решалась, боялась ошибиться.

Я написала рецепт и послала ее взять лекарство у фельдшера. Она увела своего мужа, продолжая обещать мне, что если ему полегчает, то к Пасхе она принесет мне десяток яиц.

Затем вошла женщина, которая жаловалась на ломоту в коленях. Она сказала мне, что была здесь третьего дня и фельдшер дал ей лекарства.

Я разыскала в тетради ее имя и увидела, что фельдшер дал ей такого лекарства, которое признается самым лучшим при ревматизме. Тогда я исполнила ее просьбу и повторила его.

Мой прием подвигался очень медленно. Отсутствие опытности сильно сказывалось. Я долго исследовала больного, часто колебалась в определении болезни и в выборе лекарств. Мне хотелось непременно поставить самый верный диагноз и дать самое действительное лекарство. Через мою приемную прошла только половина явившихся больных, а я уже чувствовала себя очень утомленной. К концу приема мой мозг решительно отказывался служить. Я уже перестала тщательно исследовать больного, а посмотревши его поверхностно, давала ему лекарство, которое признавалось наиболее индифферентным.

Отпустивши последнего больного, я вышла к фельдшеру.

- Долго изволили принимать, - сказал он мне. - Доктор, который был здесь до вас, бывало в одиннадцать часов все кончит. А теперь уже два часа.

Я посмотрела на шкаф с лекарствами. Там по-вчерашнему виднелись грязные пробки, бумажки, пыль.

- Новых пробок у вас нет? Почему такими грязными лекарства затыкаете? - спросила я.

Фельдшер с недоумением взглянул на шкаф. Видимо, ему и в голову не приходило, что медикаменты можно было содержать в большем порядке и чистоте.

- У меня нет новых пробок, - отвечал он.

- Я напишу в управу, чтобы прислали бумагу и пробок. Туда надо за этим обращаться? - спросила я.

- Туда-с, - отвечал Стречков.

Я написала требование и передала ему.

- У вас все остальное есть? - спросила я.

- Все есть-с, - отвечал он и начал подавать мне пальто.

Я ушла, попросивши его привести в порядок шкаф.

Я вернулась домой страшно утомленной и в самом неприятном расположении духа. Вот она, та практическая деятельность, о которой мы так много мечтаем на школьной скамье и к которой так рвемся во время ученья! Что же она мне дает? Я надеялась принести много пользы своим пациентам и взамен получить огромное нравственное удовлетворение. Но едва ли я принесла настоящую пользу тем больным, которые ко мне сегодня обращались. Нравственного же удовлетворения я никакого не получила. Напротив, мною всецело овладело чувство недовольства собой, сознание, что сегодня я далеко не сделала того, что должна была сделать. По всей вероятности, многие болезни я определила неверно и дала не то лекарство, которое следует.

Я взяла книгу, желая найти в ней ответ на мучившие меня сомнения. Читая, я то убеждалась, что вот такой-то диагноз я поставила верно, то мне казалось, что я вовсе не узнала болезни. Это привело меня в совершенное уныние. Я бросила книгу, оделась и вышла на улицу.

Был прекрасный мартовский день. На небе не облачка. Солнце ярко светило. Кое-где оставался еще снег. На улице господствовала страшная грязь, что не особенно располагало к прогулке. Я скоро вернулась домой. Но солнце успело сделать свое. Я почувствовала себя значительно спокойнее, и веры в свои силы прибавилось.

«…» На другой день в амбулатории со мной повторилось вчерашнее. Опять то же сомнение и недоверие к своим знаниям. Опять к концу приема я была страшно утомлена и недовольна собой. На этот раз неприятное настроение духа усилилось еще тем, что некоторые вчерашние больные вновь явились ко мне, заявляя, что данное лекарство не помогло. Очевидно, они ожидали от меня чуда, а я его не совершила.

- Ты плохого лекарства вчера дала. Муж стонет, мечется. Ему совсем не полегчало, - говорила мне женщина, мужа которой, больного воспалением легких, я смотрела вчера в самом начале приема.

- Разве женщины могут быть хорошими врачами? Вон наша докторша совсем по-бабьи ставит диагноз, трусиха страшная. Чуть потруднее больной, сейчас ко мне обращается. Сама не может точно определить болезни. Какой это доктор?

Так как это без всякого стеснения говорилось в обществе, то среди интеллигентной части его, которая и без того недоверчиво смотрела на такое странное явление, как женщина-врач, все более и более укоренялось убеждение, что женщина не может быть хорошим врачом и приглашать ее к больному опасно: вместо пользы может принести вред.

В больнице я познакомилась с врачом, заведующим другой городской амбулаторией. К Шубину поступил один больной с редкой формой болезни и Френкель (фамилия того врача) пришел его посмотреть. Это было в отсутствие Шубина, который этот день совсем не приезжал в больницу, хотя обещал Френкелю показать упомянутого больного. Тот явился и хотел его ждать, но фельдшерица объявила ему, что доктор, пожалуй, совсем не приедет, а здесь теперь докторша, она может показать ему, - и привела его ко мне.

- Д-р Френкель желает посмотреть того больного. Не покажете ли вы ему его? - сказала она мне.

- Очень рад познакомиться с коллегой, - проговорил он, кланяясь мне.

Доктор Френкель был среднего роста коренастый человек с довольно бесцветным и маловыразительным лицом. Мне почему-то показалось, что он похож на Стречкова. Нередко встречаются такие лица, которые в сущности не похожи друг на друга, но все-таки как будто имеют много общего. Чаще всего это сходство зависит от выражения лица.

Я показала Френкелю больного. Он внимательно его осмотрел и спросил меня, согласна ли я с Шубиным в диагнозе. Я указала ему на некоторые признаки, которые как будто противоречат последнему. Френкель согласился, что действительно тут как будто не совсем то, что думает Шубин. Затем он попросил меня показать ему еще интересных больных. Я охотно согласилась.