Журнал Русская жизнь - Телевизор (июль 2008)

Сразу после Севрука Леониду Петровичу позвонила Людмила Землянникова, зампред ВЦСПС («Труд» принадлежал этому ведомству).

- Звонит, чуть не плачет - срочно созвали заседание президиума, на повестке дня - единственный вопрос - о газете «Труд». Время начала - 12.00. Я вешаю трубку, и мне уже смешно - там в двенадцать, и там в двенадцать, не могли договориться, что ли? Звоню Зимянину и спрашиваю, как мне быть, куда идти. Он говорит: «Леонид, у нас же демократия, так что решай сам. Я бы на твоем месте пошел в ВЦСПС - ты же в профсоюзной газете работаешь».

На заседании президиума ВЦСПС его председатель Сергей Шалаев сказал, что в прежние времена после такого инцидента Леонида Петровича больше никто бы не увидел, а теперь - новое мышление, так что главный редактор «Труда» получает строгий выговор.

- Бабы - у них же чутье невероятное, - смеется Кравченко. - Землянникова тут же поняла, что гроза миновала, и говорит: «А может, просто выговор?» Но Шалаев нахмурился: «Нет, именно строгий, это же даже страшнее потери партбилета, а за потерю партбилета всегда давали строгача».

Времена между тем действительно наступали совсем новые. Через несколько недель Кравченко стал первым зампредом Гостелерадио, причем Сергей Лапин в это время находился в отпуске - как оказалось, последнем. В его отсутствие Кравченко собирал в своем кабинете журналистов, говорил им, что партии нужны крупные перемены на телевидении, и собирал предложения по новым форматам общественно-политического вещания.

- Когда Лапин вернулся из отпуска, он был в ужасе - что происходит с программой «Время», почему всех критикуют, почему новости начинаются не с тракторов, а с остросоциальных репортажей? «Ты партбилет не боишься потерять? Тебе Горбачев не звонил?» - он искренне не понимал, что происходит. А я как раз и пришел, чтобы все поменять. Телевидение тогда было - сплошная развлекаловка, ничего социального вообще. Больше всего писем приходило в передачу «А ну-ка, девушки!» Нужно было ситуацию срочно менять, а Лапин уже был не в состоянии. Той же осенью он ушел на пенсию.

Тогда же в отношениях между советским телевидением и властью произошла первая локальная революция - Горбачев поехал в Ленинград (это была его первая поездка по стране в качестве генсека), впервые говорил на улицах с народом (люди кричали: «Будьте ближе к нам!», а Горбачев, окруженный толпой, смеялся: «Куда уж ближе?»), там же, на встрече с местным партхозактивом, Горбачев впервые выступил с критикой политики своих предшественников. Встреча в Таврическом дворце была закрытой, но съемочная группа ЦТ почти нелегально, не выставляя свет и звук, сняла выступление вождя, Кравченко посмотрел запись и решил дать ее в эфир («Горбачева было трудно уговорить, но у меня получилось»).

- Программа «Время» с этим выступлением очень понравилась Раисе Максимовне, и с этого момента она сама стала оценивать работу телевидения. Стало гораздо легче работать, следующую встречу Горбачева в Минске мы уже снимали как полагается, а я для семьи Горбачевых стал главным экспертом по телевизионным вопросам, и даже когда я уходил в ТАСС (с 1988 по 1990 год Леонид Кравченко был генеральным директором главного советского информагентства. - О. К.), каждый раз, когда Горбачев выступал по телевидению, меня вызывали в Кремль, Михаил Сергеевич сажал меня между двух камер, и я изображал народ - он говорил, обращаясь лично ко мне. Так ему было проще.

Телерепортажи о поездках четы Горбачевых по стране и об их зарубежных визитах были фирменной чертой советского телевидения конца восьмидесятых. В эфир шло, разумеется, не все. В каком-то совхозе Раиса Максимовна, поскользнувшись на куче навоза, упала - пленка у съемочных групп была изъята, а Кравченко спросил у Горбачева, зачем он повсюду таскает с собой жену - за границу-то понятно, но в совхоз-то?

- Он ответил: «Знаешь, Леонид, когда я без нее, я могу работать только на 40 процентов своего интеллектуального потенциала. Поэтому мы всегда будем ездить вместе, а что показывать - ты сам решай». Я и решал. Например, когда в какой-нибудь стране она фотографировалась в ювелирном магазине, мы старались договориться, чтобы эти фотографии не использовались в рекламных целях. Но получалось, конечно, не всегда.

По- настоящему перестройка на телевидении началась только в 1987 году -когда Политбюро ЦК КПСС решило прекратить глушение радиопередач из-за рубежа.

- Об этом решении нам объявил Александр Николаевич Яковлев, - говорит Кравченко. - На встрече присутствовали главный редактор «Правды» Афанасьев, Филипп Денисович Бобков из КГБ и я. Яковлев сказал, что есть такое мнение, и нужно предпринять некоторые шаги, чтобы удержать аудиторию, особенно молодежь, у телеэкранов рано утром и поздно вечером - у «голосов» это был самый прайм-тайм. Я придумал утренний канал - вначале он был без названия, просто подряд шли новости, мультфильм (психологи сказали, что очень важно, чтобы у телевизоров по утрам были дети) и эстрадные номера. Формат оказался удачным, потом продлили до часа, потом я придумал название «90 минут», когда стало полтора часа, потом - «120 минут», а когда дошли до двух часов с половиной, то не стали называть «150 минут», потому что 150 с утра - это слишком, и передачу переименовали в «Утро». Это что касается утреннего эфира. Что было с вечерним - хорошо известно. «Взгляд», «До и после полуночи». Почему две передачи в одном формате - это тоже интересно. Идею предложила молодежная редакция, которую возглавлял Эдуард Сагалаев. А Ольвар Какучая из главной редакции информационных программ эту идею у них украл и, пока они готовили «Взгляд», запустил «До и после». Молчанова я забрал из АПН - он давно хотел работать на телевидении, но его не брали, потому что его сестра Анна Дмитриева уже работала спортивным комментатором, а у нас управление кадров боролось с семейственностью. Тогда я сказал начальнику управления кадров - а почему ваша жена работает в вашем управлении? Это не семейственность? И он завизировал приказ по Молчанову.

«Взгляд» появился через полгода - изначально предполагалось пять эфиров в неделю, но не хватило технических мощностей. Впрочем, и еженедельный формат тоже произвел должный эффект - «голоса» проиграли телевидению всухую.

- Мы называли этот процесс «радиофикацией телевидения». Была установка, что все общественно-политическое вещание должно идти в прямом эфире. К концу 1987 года вживую выходило 75 процентов программ. А это уже бесцензурная работа, потому что как проследить за содержанием, если оно сразу уходит в эфир? Конечно, случались и накладки - на одном из телемостов, например, какая-то девушка из ФРГ произнесла страстный монолог с требованием разрушить Берлинскую стену. Познер заслушался и не нашелся с ответом, тем более что передача на этом монологе заканчивалась. Был ужасный скандал, Хонеккер ноту протеста прислал, меня вызывали на Политбюро, и я был уверен, что все, конец прямому эфиру. Но Горбачев сказал: «Леонид, не крути хвостом. Прямой эфир надо беречь, просто к нему нужно лучше готовиться». И это подвигло нас к новым реформам: провели, например, серию встреч в концертной студии - с писателями, журналистами, педагогами. Прямой эфир, честный разговор. Я за этот цикл вместе с коллективом получил Госпремию СССР.