Журнал Русская жизнь - Добродетели (ноябрь 2008)

Это сейчас все равно - потерял трудовую, заводишь новую. А я, представьте, уже в годах, возвращаюсь со статьей и без трудовой. Куда меня теперь возьмут, в министерство? Ко мне в эту квартиру, где мы разговариваем, аж до 1990 года милиция приходила, проверяла как тунеядца. Меня, кормившего половину Маганданской области и дававшего работу сотням людей? Это при том, что по новой трудовой я уже работал начальником зообазы на Центрнаучфильме; спасибо, взяли меня по специальности, добрые люди.

Это, наверное, личное что-то было. Кто меня травил, мне примерно понятно, а вот другое не могу взять в толк. Я на пенсию вышел только восемь лет назад, когда мне было уже без пяти минут семьдесят. Из-за увольнения этого поганого я не добрал до стажа, и мне даже базовой пенсии теперь не положено. Вроде Брежнев помер давно, другие времена, другая власть, все другое - но сколько я ни ходил в собес, сколько ни пытался доказать, что я заработал чуть больше тех грошей, которые мне платят, ничего никого не убеждает. И я ведь после своей пересылки и зоны не убивать пошел и грабить, а страну снабжать и людям работу давать. Я партбилет у станка получил и людей кормил всю жизнь, чтобы она со мной вот так.

Я каждое свое слово документами подтвердить могу - если это, конечно, хоть кого-то интересует.

Записал Алексей Крижевский

Чадолюбие

Татьяна с сыном ушли ловить рыбу, объяснил молодой человек. Спрашиваю: «Вы кем ей будете?» - «Сожителем!» - гордо ответил Володя. Он надел сапоги, и мы пошли за Татьяной через большой, с аккуратными постройками, двор крупного фермера Карсакбаева, - чистый, выстланный свежим сеном двор. Володя хвалил пруд, устроенный на задворках, и хозяина, который пускает ловить рыбу; приветливо улыбались работницы с граблями, золотилось сено, меня задержала баба Катя - старая казашка с высоким сооружением на голове, сложенным из оренбургских платков: вы кто да откуда, - поселок Южный стоит на отшибе, и о каждом приезжем принято любопытствовать.

Вернулся Володя: «Не пойду, сказала! Сами уговаривайте». Я прошла по узкой плотине, поздоровалась с детьми, - чуть дальше сидела на камне женщина смутного возраста в детской вязаной шапке с помпоном. Сидела, ссутулившись, угрюмо смотрела в воду. В красном ведре плескались два ратана.

«Я устала очень, - глухо сказала она, не повернув головы. - Меня в районной газете каким-то маньяком выставили. Зачем, я не понимаю, я не верю никому». Я заныла про две тысячи километров между Москвой и Магнитогорском и что не все журналисты сволочи. «Вы поймите, - повторила Татьяна, - я очень устала».

Вздохнула, поднялась и начала сворачивать удочку.

«Не знаю, как вам добраться. Двадцать хижин на отшибе и плохая дорога», - сказал районный прокурор Катков. Оказалось не двадцать, а все семьдесят, но в поселок Южный действительно не ходит рейсовый транспорт, только школьный автобус. Дорога - грунтовка. Как же вы до райцентра добираетесь? - спрашиваю жителей. Пешком до совхоза, а там маршрутки. - Но до совхоза двенадцать километров?! - Да пешком, пешком, - или за сто пятьдесят рублей подвезут. Это если они есть, сто пятьдесят. На Южный нет даже указателя, и мы с водителем поначалу пропустили поворот и проехали по прямой лишних пятьдесят километров.

16 августа в Южном произошла двойная трагедия: 17-летний Витя Ч. изнасиловал (или пытался изнасиловать, - как ни странно, до сих пор нет четкого представления) 7-летнего соседа Сережу, в тот же вечер Татьяна, мать Сережи, подожгла дом, в котором сгорела 47-летняя Роза, мать Вити и еще четверых детей, которых, слава Богу, в тот момент дома не было. Подожгла, подперев дверь поленом, убедившись, что Роза находится в доме. Заголовки уральских СМИ пестрят словами «вендетта» и «суд Линча», идет следствие, Витя в СИЗО. Татьяна - подозреваемая в умышленном убийстве, ей грозит от 6 до 15. Пять дней она отсидела в ИВС, потом отпустили под подписку о невыезде, как мать ребенка-инвалида, ранее не привлекавшуюся, не состоящую, имеющую положительные характеристики.

Чтобы нанять адвоката из района, продали единственную корову.

Предупреждали: семейство того, употребляет. Таню, несколько одутловатую, с низким, хрипловатым голосом, выглядящую старше своих 37 лет, и впрямь можно по первости принять за пьющую, - но она показывает плотный извилистый шов под подбородком: несколько лет назад вырезали лимфоузлы и вставили какую-то пластинку в трахею, - оперировали в Магнитогорске, диагноза, правда, не помнит, сложное научное слово. «Судьи поначалу решили, что я такая же, как Роза, а потом разобрались», - говорит она. В доме нет особой зажиточности, зато есть воля к быту: гостей не ждали, но сияют чистые полы, на креслах свежие кружевные накидки. В гостиной серебрится новый плоский телевизор, в спальне, на веревках сушится добротное белье. Вижу, как трепетно возятся с младшим сыном, 4-летним Ильей (у него детский церебральный паралич) - чистенький, ухоженный, зацелованный мальчик в коляске. Нет, это явно не люмпенизированная семья, - и скорее выпивающая, чем пьющая. Сожитель Володя Попов оказывается вовсе даже мужем, отцом Сережи и Ильи, просто брак не зарегистрирован, а сожителем его впервые обозвали в милиции, - нехорошее слово, соглашаемся мы, неприятное.

А главное - Володя работает. Неизвестно, как и чем жила бы семья сейчас, если бы не тот же знаменитый Карсакбаев, один из самых уважаемых в области фермеров, поставщик кумыса в Москву. В город перебираться нет нужды - Володя зарабатывает (сообщил не без гордости) в среднем 22 тысячи, а можно сделать и до тридцатки, если что - можно взять взаймы, хозяин всегда входит в положение.

Соблазнительно рассуждать, какими медийными тропами пряные городские пороки проникают в самую что ни на есть южноуральскую глубинку, в кондовый хуторской уклад, и нет ли здесь, к примеру, растленного влияния Магнитогорска - города богатого, брутального и неуютного, он в 60 километрах от Южного. Однако нет, здесь не ветер, но почва: Витя Ч., конечно, никакой не педофил и не гомосексуалист, а всего лишь ранний алкоголик и деградант, - «вялый от водки, и скучный от водки, и от водки чувствующий себя подлецом» (Глеб Успенский); он совсем нехорош собой, как только может быть нехорош болезненный, отстающий в развитии (иные так и говорят - «да олигофрен!») сын сильно пьющей матери, которая «ни на одну пенсию детям даже плавки не купила». Отец Витька тоже пил, и в советские еще времена гостил в ЛТП, но худо-бедно держал семью, а несколько лет назад, обнаружив у себя обострение туберкулеза - обильно пошла горлом «черная кровь» (все повторяют про черную, черную кровь) - повесился на ремне, - и уже после этого Роза пошла во все тяжкие. Репутация у Витька - при всей деревенской снисходительности к разного рода асоциальностям - была самая мрачная: «Совсем плохой парень. Работать он, ишь, не может, а напиться, украсть, подраться - запросто!» «Вы бы видели, - брезгливо сказал прокурор Катков, - ему семнадцать, а выглядит за сорок». Все просто и грустно: девушки брезгуют, организм требует, в томный августовский день под рукой оказывается прелестный Сережа с длинными золотыми ресницами.