Журнал Русская жизнь - Лень (май 2009)

О моем отце Максиме Пешкове написано незаслуженно мало, и многое из того, что написано, тоже незаслуженно. Это был веселый, брызжущий энергией человек огромного таланта. Прекрасно рисовал, прекрасно владел словом. Был такой эпизод: он поехал с партийным поручением в Сибирь за хлебом, и в этой командировке написал рассказ под названием «Лампочка Ильича». И отослал его для публикации, подписав своим настоящим именем. В итоге, не разобравшись в именах и псевдонимах, его опубликовали как рассказ Максима Горького. Помню, как они в шутку препирались с Алексеем Максимовичем: мол, ты такой известный, что даже мои труды на тебя записывают…

С моей мамой у отца была совершенно замечательная история отношений. Познакомились они на катке на Патриарших прудах. Мама, урожденная Надежда Введенская, дочь известного московского врача, была (в общем, против своей воли) сосватана отцовскому ординатору Синичкину, венчалась с ним, а потом в первую брачную ночь сбежала к Максиму Алексеевичу.

Приходилось читать, что моего отца спаивали. И это правда: спаивали его чекисты, и он, конечно, был их жертвой. У партии были на него большие виды - в нем видели агента влияния при Горьком, который, как вы знаете, по отношению к революции был большим скептиком; Ленин даже давал моему отцу наказ перед отъездом в Италию, чтобы он как следует разъяснял Горькому суть революции.

Отец много ездил по стране и видел жизнь реальную, а не ту, которая представлялась из Кремля. И поэтому вскоре понял, что то, во что он верил, несет народу не благо, а сплошные несчастья. Отец стал отходить от партийной работы, охладевать к революции, и его тут же взяли под контроль, стали им манипулировать. Поди-ка не выпей за Сталина, потом еще раз за Сталина, потом за Ворошилова? Горький, конечно, был очень болен, у него, например, легкие были в ужасном состоянии, и его смерть была событием ожидаемым, - думаю, она произошла без всяких посторонних вмешательств. А вот смерть отца явно была срежиссированна. Его оставили ночевать на морозе, и он умер от пневмонии. Как его лечили, никто не знает, - хотя бабушка от него не отходила.

Сказать честно, я не очень замечала сгущающиеся над домом тучи, - просто потому, что была еще очень мала. Но, конечно, тридцатые вспоминаю как тяжелое время, - мы потеряли отца и деда.

Но куда более драматично складывалась судьба моей матери. После смерти отца и деда любой мужчина, который приближался к ней, был обречен. У нее завязались отношения с директором Института русского языка и литературы Лупполом, и он был тут же арестован. Затем ее избранником был архитектор Мержанов, арестовали и его. Мать при этом не трогали, зато вокруг нее оставляли «выжженную землю». У мамы была приятельница, которая была вхожа в высшие круги власти, и перед самой смертью, уже в наше время она рассказала, что Сталин сам имел виды на мать и предлагал ей соединить судьбы (он действительно часто приезжал к Горькому в Горки, и всегда с букетом цветов). И потому убивал любого, кто к ней приближался. Но я бы не исключала мотив мести Горькому за его вроде бы предательство. Ну и к тому же, о Ленине Горький написал книгу, а все-таки о Сталине - нет.

Коммунистической идеологии как таковой дома никогда не было, но из нас, так сказать, делали порядочных людей, стремясь, чтобы мы не превратились в барчуков. Вот, например, был такой случай: одна фабрика прислала нам с Марфой шелковые платья; до сих пор помню - синие, с птицами… Можете себе представить, что такое шелковое платье в 30-е годы? Нас в них одели, подвели показать дедушке. Реакция была мгновенной: «Откуда это?» Ему объяснили. «Немедленно снять и отправить обратно!» Для нас, понятно, это было одно расстройство, но подношений Горький не принимал и нас учил тому же.

Мы переехали в дом на Никитской, когда пошли в школу. Школа была известная - 25-я, впоследствии 175-я, где учились дети членов правительства; были там ученики и познатнее меня, так что я не стала объектом пристального внимания. В одном классе с Марфой училась Светлана Сталина, со мной - Света Молотова. У обеих были охранники, только Сталина была с характером и выставляла своего топтуна в учительскую, а охранник Молотовой сидел прямо на уроке. При выходе на перемену нашей главной задачей было в общем потоке постараться сбить ее с ног, чтобы охранитель занервничал.

В 1940 году, после поездки Молотова в Германию, Риббентроп подарил его дочери парту. Ее поставили в нашем классе, и честь сидеть рядом с ней доставалась той, кто в тот или иной момент была лучшей ученицей класса. У меня же со Светланой была единственная стычка: школы, как вы знаете, делились на мужские и женские, и быть вместе мальчики с девочками могли только на школьных вечерах. В тот раз вечер устраивала наша школа, и я захотела пригласить Володю Ильюшина. Как оказалось, Светлана была в него влюблена. Меня вызвали к ее матери, жене Молотова Жемчужиной, - и та стала говорить мне, что Володю пригласит Света, а не я. Я стояла на своем, Жемчужина тоже. В итоге, кстати, Светлана добилась-таки его сердца, они недолго были мужем и женой, и у них были дети.

Однако в школе чванства не было, по крайней мере, когда я поступала. Если не считать, например, того, что специально для Светланы Сталиной был построен лифт на второй этаж. Но при этом в школу принимали и тех детей, которые просто жили в окрестных домах, и учили ничуть не хуже, чем остальных. Среди учителей мне особенно запомнилась Анна Алексеевна Яснопольская, которая обращалась ко всем ученикам на вы. Но в определенный момент нашу школу все же стали превращать в заповедник элиты. Однажды благоволившая ко мне преподавательница сообщила, что закончить школу мне не дадут. И я, уже в 10 классе, перед самыми экзаменами перевелась в другую школу, где и получила аттестат. Возможно, это было как-то связано с тем происшествием с Молотовой, возможно, нет - я до сих пор в неведении.

Случилось в нашей школе и одно страшное событие. Учился у нас странноватый мальчик Володя Шахурин, сын министра авиационной промышленности. А к нам из Мексики приехала семья Уманского, который работал в этой стране послом. В одну из двух его дочерей Володя по уши влюбился. Перед самым их отъездом обратно он вызвал свою избранницу на свидание, пришел с ней на Большой Каменный мост, получил, видимо, отказ и застрелил ее, а потом себя. Был страшный скандал, в школе несколько дней работали следователи НКВД, мальчишек вызывали на допросы. Дело осложнялось тем, что пистолет Володе, по слухам, дал сын Микояна…

Отдельно хотела бы рассказать о Екатерине Павловне Пешковой. Мало того что это была любящая, заботливая бабушка для нас с Марфой, это был просто святой человек. Она, по сути, была первым советским правозащитником. Только не путайте с диссидентством, она защищала именно обездоленных, а не инакомыслящих. В 1934 году она возглавила Красный Крест и руководила этой организацией до своей смерти в 1965-м.