Борис Бурлак - Каменный пояс, 1984

Замысел остался неосуществленным.

Но когда мы думаем, когда говорим об отношении Шевченко к декабристам, на память приходят строки «Юродивого».

Можно ли выразить авторскую позицию определеннее? Можно ли душу свою раскрыть полнее?

Поэму «Неофиты» он написал; это, как известно, произведение законченное.

Уже много лет не спорят: о чем она? о ком? Исследователи установили и доказали: в образах мучеников-христиан поэт воплотил черты декабристов; не римская, а российская история стояла перед его взором, когда он писал об Алкиде и Матери, о Нероне и Невольниках, о Капитолии и Скифии. «Идешь искать его в Сибирь, иль как там… в Скифию…» Да если бы кто и усомнился, одной такой оговорки хватило, чтобы напрочь отогнать сомнения.

Они повергнуты, истерзаны, убиты, но нет такой силы, что могла бы побороть их живую душу, их истинную правду, их святое мужество.

И Шевченко поет непобедимость, поет не вчерашнее, сегодняшнее горе, но завтрашнее искупление и очищение.

То, ради чего боролись герои 14 декабря.

Две поэмы о декабристах. Обе написаны почти одновременно, в Нижнем. До чего же сильными должны быть побудительные импульсы, если рождают они такое вдохновение!

О причинах, вызвавших крутой, небывало бурный и высокий взлет декабристской темы в творчестве Шевченко, причем взлет именно в эти, нижегородские месяцы его жизни, написано довольно много.

«„Дневник“ поэта свидетельствует, что в последние месяцы 1857 года, то есть во время создания «Неофитов», Шевченко живет в атмосфере благоговейного уважения к памяти декабристов», —

к такому выводу пришел известный шевченковед Ю. А. Ивакин. Но на первый план у него выходят Анненковы.

Не без оговорки, но принимает Ю. Ивакин мысль, высказанную до него Е. Ненадкевичем, о важнейшей роли состоявшегося знакомства поэта с декабристом И. А. Анненковым и услышанного вслед за тем рассказа о его жене и их героико-романтической истории, как «психологической основе» поэмы, рожденной месяц спустя.

«В целом возможным» считает он и предположение, что судьба француженки Полины Гебль могла повлиять на создание образа матери Алкида…

Почему? Из чего следует? Где доказательства?

В «Неофитах» нет ничего, что перекликалось бы не с общей участью декабристов, а с конкретной судьбой именно этой семьи.

Уж не такая ли строка в смущенье вводит: «…Когда в Италии росла подросток-девочка»? Но «России не было тогда», и все в поэме происходит в «Нероновом Риме». Приезд молоденькой француженки Полины Гебль в Сибирь — акт бесспорно героический — с приходом матери ассоциируется всего меньше. Шевченко не называет ее матерью даже в связи с тем, что в семье Анненковых было к 1857 году шестеро детей, и некоторые из них жили там же, в Нижнем.

Матерью поэт именует Дорохову.

Помните запись от 31 октября?

« Возвышенная, симпатическая женщина!..»

«Так много… простого, независимогочеловеческого чувства…»

«Так много… наружной силыи достоинства…»

«Я невольно сравнил с изображением свободы…»

И наконец:

«О если бы побольше подобных женщин-матерей, лакейско-боярское сословие у нас бы скоро перевелось».

Каждое слово шевченковской характеристики находит продолжение и развитие в матери Алкида.

Близость, родство этих образов тем более проясняются, когда мы вспоминаем перипетии многотрудной жизни Марии Александровны.

Для множества изгнанников стала она союзницей и другом, а для Муханова, одного из них, — не только невестой, но и матерью.

Матерью…

Она была ею для своей, родной Нины, которую потеряла почти одновременно с Мухановым; она стала ею для Аннушки Пущиной, на которую перенесла всю любовь и к умершей Нине, и к Муханову, Пущину, их (и своим) друзьям; она — мать десяткам воспитанниц в Иркутске и Нижнем Новгороде.

По-матерински готовая прийти на помощь, по-матерински способная на добро и ласку — такова Дорохова.

И как не узнать ее, не узнать ее судьбув заключительных строках шевченковских «Неофитов», в поведении матери Алкида, только что увидевшей, как швырнули в Тибр тела гордых римлян:

Пережито много, но она жива, она с людьми и для людей — мать Алкида и… «женщина-мать» Дорохова…

Мне думается — я уверен! — что замысел декабристских поэм Шевченко возник тут, в этом доме, в общении с Марией Александровной, Ниной Пущиной, гостями (многие из которых с декабристами были связаны узами кровными, узами приятельскими), наконец в обстановке постоянного ожидания вестей от тех, кого после ссылки жизнь раскидала по всей европейской России. Они шли сюда день за днем — иногда приятные, часто горькие, и в доме отзывались на каждую, торжествуя или переживая, радуясь или горюя.

А он, революционный Кобзарь, откликался поэтическими строками:

И вынашивал новые планы:

Рассказ подошел к концу. К концу? Внимательный читатель вправе насторожиться. А портрет? Почему автор умалчивает о портрете?

О нем я скажу на этих, последних, страницах своего повествования о друге поэта — Дороховой.

Но прежде напомню строки из ее письма, отправленного 23 июня 1860 года из Петербурга и отысканного в фонде Фонвизиных.

«…На другой день он (Шевченко. — Л. Б. ) явился и говорит, что нет никакой надежды продать портрет; можешь вообразить мое отчаяние…»

«…Помолимся, моя родная, чтобы мой господь помог продать портрет, а то просто мочи нет как тяжело…»

Дополнительных на сей счет документальных сведений найти не удалось.

А вот сопоставление нового с известным к определенным выводам привело.

Итак — главное:

а) Шевченко после отъезда своего из Нижнего поддерживал дружеские связи с Дороховой и ее близкими;

б) они общались и тогда, когда он жил в Петербурге: обменивались живыми приветами, вели переписку;

в) поэт заблаговременно знал о предстоящей свадьбе воспитанницы Марии Александровны, дочери умершего к тому времени декабриста Пущина;