Мэлор Стуруа - С Потомака на Миссисипи: несентиментальное путешествие по Америке

В апреле этого года, когда я приехал в Сан-Франциско, «Калифорния-стрит лайн», наследница компании Стэнфорда, отмечала свое столетие. В городе по этому поводу «Обществом друзей трамвая» был устроен двухдневный фестиваль. Думаю, Леланд Стэнфорд, железнодорожный «набоб», бывший губернатор Калифорнии и член сената США, несколько взгрустнул бы, взглянув одним глазом с того света на фестивальную канитель. Ведь он продал свою компанию в 1884 году швейцарскому банкиру Антуану Борелю. Правда, сделка была исключительно выгодной — двадцать долларов сверхприбыли на каждую акцию, а было их у Стэнфорда тьма-тьмущая, но тем не менее... Ах уж эти «цюрихские гномы»; они всегда не прочь пощипать американских великанов, будь то с Уолл-стрита востока или запада.

Компания Стэнфорда была третьей по времени в Сан-Франциско, открывшей трамвайную линию. Пионером в этой области выступила «Клей-стрит хилл рейлроуд». Ее основателем был регент Калифорнийского университета Эндрю Хэллидай (1878 год). Вторая компания — «Саттер-хилл рейлроуд» (1877 год). Но обе они стали жертвами знаменитого землетрясения 1906 года. Поэтому линию Стэнфорда принято считать старейшей в мире. Жители Сан-Франциско без ума от своего трамвая. Наряду с мостом «Золотые ворота» он узаконенный символ города. Соответствующая статья, равно как и статья, гарантирующая неприкосновенность трамвая, специально вписаны в хартию Сан-Франциско. Никакие землетрясения, никакие новшества в области городского транспорта, даже никакие земельные спекуляции не могли поколебать веселые и легкомысленные, кажущиеся внешне столь неустойчивыми, почти игрушечными трамвайчики.

Разумеется, дело здесь не в одних сантиментах. На одних сантиментах — даже в трамвайчике — далеко не уедешь. Трамвай в Сан-Франциско первоклассный туристский аттракцион, который окунает себя и приносит прибыль. Он проложен на редкость рационально, и его транзитная система цепко влилась в городской ландшафт — от Калифорния-стрит до конечной остановки недалеко от Бич-стрит с его знаменитым кафе «Буена виста», где подают отменный ирландский кофе и где любят прогуливаться калифорнийские сердцееды.

Кстати, о сердцеедах. Открыв трамвайное сообщение с Ноб-хиллом, Стэнфорд сделал политикой компании приглашать вагоновожатыми и кондукторами «исключительно молодых людей приятной наружности, похожих на джентльменов». В результате многие наследницы «набобов» — обитателей Ноб-хилла стали влюбляться в «трамвайных Адонисов», путая расчеты своих родителей на династические браки. Взволнованные мамаши хотели даже настоять на закрытии опасной линии, которая хоть и извивалась лентой, но при случае могла быть прямой, как стрела Амура. Однако более практичные папаши решили трамвай не трогать, а посылать вышедших из повиновения дочерей на восточное побережье «для охлаждения пыла». (Видимо, в этой области реалистический Уолл-стрит востока и романтический Уолл-стрит запада все-таки не совсем сопрягались.)

Землетрясение 1906 года разрушило дворцы «набобов» на Ноб-хилле. Но после того как землетрясение улеглось, в действие пришло землевладение. Оно-то уж постаралось исправить эгалитарные завихрения матушки-природы. На том месте, где стоял дворец Марка Гопкикса, вытянулся небоскреб отеля «Марк Гопкинс» — несколько неожиданное смешение модерна и Ренессанса, испанского и французского (феодального) стилей. Последнее, видимо, было запрограммировано ностальгией железнодорожного барона.

На самой верхотуре отеля, куда можно добраться в стеклянном лифте, скользящем по внешней стороне здания, находится бар «Корона». В годы второй мировой войны в Сан-Франциско сложилась традиция: призванные на войну, прежде чем отправиться в Европу или на тихоокеанский театр, поднимались в «Корону», откуда открывается захватывающий дух вид на Сан-Франциско, и прощались с городом за стаканчиком виски или джина. В годы вьетнамской авантюры все было куда проще. Солдаты уже не поднимались в «Корону», а летели в джунгли прямо с военно-воздушной базы близлежащего Окленда. Туда же доставляли их в цинковых гробах. Тысячи и тысячи холмиков на Арлингтонском кладбище на совести тех, кто взирает на мир с высоты Ноб-хилла и других капитанских мостиков американского неоколониального дредноута.

А в «Короне» по-прежнему шумно и весело. Здесь собираются бизнесмены, прежде чем отправиться в Западную Европу или Японию, в Азию или Африку, в Латинскую Америку или Австралию на покорение новых рынков сбыта, на прорытие новых инвестиционных каналов, на основание новых «многонационалок», дочерние предприятия которых никогда не будут подвержены чарам простого люда.

На месте дворца Джеймса Фэйра, известного по кличке Бонанза Джим, он сколотил свои миллионы на серебряных рудниках Невады, соорудили отель его же имени. Отель напоминает «Диснейленд», но только не для тысяч детей, копающихся в песке, а для десятка взрослых, купающихся в золоте. Флорентийские витражи и зеркала XVI века, римский Колизей в миниатюре и театр на... двадцать мест! Ни я, ни мой спутник не смогли достать билеты в этот мини-театр макси-зрителей. А жаль. Пропала возможность наглядно продемонстрировать ему, почему здесь бархат театральных кресел не прохудился от классовых трений и почему отсутствие лож и галерки еще далеко не свидетельствует о равноправии.

Не пощадило землетрясение и дворец Коллинса Хантингтона. И вновь землевладение взяло реванш. Здесь был разбит великолепный парк. Хантингтона, разумеется. Лишь на месте владений Леланда Стэнфорда оказалось общественное здание — суд. Исчез и замок Чарльза Кроккера. Его доконал пожар, вспыхнувший вслед за землетрясением. Тут землевладение вступило в далеко не святой альянс с религией и масонством. (Где доллар и меч Фемиды, там недалеко и крест.) В результате над Ноб-хиллом был воздвигнут Храм масонов — эдакая гигантская масонская ложа, из которой «набобы» наблюдают за спектаклем, разыгрывающимся по их режиссерскому сценарию там, внизу, в смертном, простонародном и разнородном Сан-Франциско.

Напротив храма вонзился в поднебесье кафедральный собор Грэйс — резиденция главы епископальной церкви Калифорнии. Собор велик, как грехи церкви. Его главный вход — копия «Врат рая» — творения флорентийца Джиберти. На западной башне собора сорок три колокола, так сказать, по колоколу на каждый холм Сан-Франциско. Но звонят они подозрительно мелодично, монотонно-мелодично, так что невозможно отличить пресыщенную одышку Ноб-хилла от голодных спазм Поверти-хилла. Религия — лиса!

Где церковь, там и крысы. Коль скоро речь зашла о церквах, поговорим и о крысах. Как раз в день моего приезда в Сан-Франциско — 10 апреля — газеты сообщили, что нашествие на город этих длиннохвостых, продолжающееся вот уже почти двадцать лет, несколько ослабло, замедлилось, во всяком случае, временно. Нашествие сие носит весьма любопытный характер, по крайней мере для нас, непосвященных, неспециалистов. Как пояснил некто Филип Даффи, представитель департамента здравоохранения городского муниципалитета, в нашествии принимают участие два вида крыс — «кровельные» и «норвежские». Первые, сказал мистер Даффи, атакуют, как правило, зажиточные кварталы. Поэтому их и называют «крысами богатых людей». Вторые — они крупнее, злее и уродливее, если вообще можно применять подобные «эстетические» категории к крысам, — промышляют в районах бедняков. Первых манят усадьбы, где на земле валяются спелые плоды и орехи, где стены оград и домов увиты плющом, где владельцы щедро пичкают породистых собак. Вторые промышляют на задворках, роясь в мусорных кучах, заползая в обветшавшие здания, покушаясь на младенцев в колыбелях, «Норвежские крысы», продолжал мистер Даффи, появились с открытием в Сан-Франциско морского порта, «кровельные» несколько позже. Они, видимо, перекочевали из богатых районов Лос-Анджелеса и Пасадены.