Александр Зиновьев - Распутье

Конечно, не все происходящее в мире есть игра. И не всегда идет игра. Не всякие отношения людей и стран можно подвести под понятие игры. Но игровой аспект в происходящем есть, это — несомненный факт. И роль его велика. Во всяком случае, отношения стран советского блока («Востока») и стран Запада в настоящее время являют собой классический образец игровой ситуации в обоих смыслах: как в смысле грандиозного спектакля (всякого рода политические деятели ведут себя, как актеры на сцене, показной элемент в политических акциях становится все более доминирующим), так и в смысле стремления перехитрить партнеров.

Что нужно, чтобы сложилась игровая ситуация? Некоторая автономность партнеров, возможность волевых действий, относительная свобода выбора действий, возможность совершать ответные действия на действия партнеров, интеллектуальный расчет, стремление переиграть партнеров-противников, наличие некоторых правил, в рамках которых происходит обмен действиями. И такие условия во взаимоотношениях стран и целых систем стран сейчас явно имеются и фактически реализуются в их поведении. Здесь неуместно выяснять, откуда исходит инициатива в создании такой игровой ситуации и кому принадлежит более активная роль. Но то, что страны советского блока по своей социальной природе склонны к играм мирового масштаба, вынуждая своих западных партнеров к аналогичной форме поведения (без подобия партнеров игра немыслима), это теперь очевидный факт. Единое, преемственное и уверенное в себе (устойчивое) руководство здесь имеет возможность распоряжаться всей страной как послушным телом. Огромный чиновничий аппарат имеет привычную и разработанную в деталях систему поведения во всех случаях как внутренней жизни страны, так и ее внешних действий. Руководство страной превратило всю страну в подмостки для своих начальственных представлений и стремится расширить их на всю планету. Очень многое в его деятельности диктуется интересами игры (в смысле спектакля) как таковой. В частности, бесконечные встречи, визиты, переговоры, речи нужны не столько для решения каких-то стоящих за ними задач, сколько для самих их участников. И нужно все это как определенное времяпровождение, как образ жизни, как средство самоутверждения, карьеры, стяжательства и развлечения. Эти спектакли сами становятся своей собственной целью, лишь отчасти и иногда, будучи средством достижения каких-то других целей.

Но этот театральный аспект все же есть явление второстепенное сравнительно с игрой во втором смысле (в дальнейшем я буду говорить только о нем). Хочу обратить внимание на некоторые важные особенности происходящей мировой игры с этой точки зрения. Хотя по закону сообщающихся социальных систем партнеры в этой игре стремятся уподобиться друг другу, они все равно остаются неравноценными. Уподобление, с одной стороны (для одного партнера), является чисто внешним и не затрагивающим основ социального строя страны, а с другой стороны (или другого партнера), — глубоким и подрывающим сами основы всего строя жизни. Правила игры разделяются на две группы: формальные (они открыты, официально признаны) и неформальные (они скрыты, официально отвергаются). Первые являются общими для обоих партнеров. Вторые же могут быть различными у разных партнеров. В происходящей игре одни из участников тяготеют к первым правилам, а другие ко вторым. Делая вид, будто они чтят открытые официальные правила, эти другие ведут игру, главным образом, по своим скрытым правилам (шпионаж, пятая колонна, шантаж, дезинформация, надувательство и т.д.). Это — странная игра. Она ведется с участием шулеров, но по формальным правилам, запрещающим разоблачать этих шулеров и бить их по морде канделябрами. Для одних из участников само решение принять участие в игре равносильно проигрышу, ибо в играх такого типа все преимущества принадлежат шулерам. Для них только неучастие в иг- у ре (т. е. выход из игровой ситуации или разрушение последней) дает некоторый шанс хотя бы остаться при своих. Эта игра, являясь, по существу, вымогательством и грабежом, лишь принимает форму выигрыша в «честном» поединке. И тот, кого грабят, сам охотно принимает для себя эту форму «честного» проигрыша, дабы сохранить никому (кроме него) уже не нужное чувство собственного достоинства.

Могут ли участники рассматриваемой игры руководствоваться научным предвидением? Положительный ответ на этот вопрос кажется естественным. Чтобы такие могучие державы при таком уровне науки, при таком большом числе ученых, да без науки?! А между тем фактическое положение таково. То, что можно предвидеть научно точно, является банальным и бесполезным. А то, что небанально и практически важно, в большинстве случаев научно точно предвидеть принципиально невозможно в силу сложности и изменчивости общественной жизни, наличия взаимоисключающих и взаимомодифицирующих тенденций и соотношений, аналогичных соотношению неопределенностей в физике. Научно точно можно предвидеть только необходимое, тогда как активность людей лежит главным образом в сфере лишь возможного. Предсказание же возможного достижимо лишь с некоторой степенью вероятности, что хорошо для повторяющихся событий, но не всегда годится для индивидуального, неповторимого хода истории. Вероятность возможных событий в таких случаях вычислить трудно. К тому,же имеющиеся критерии для этого ненадежны. Наука сама есть социальное явление, а не чистая истина. В науке врут не реже, чем вне ее. Прибавьте к этому громоздкий аппарат науки и власти, дефицит времени, стремление избежать ответственности и уклониться от риска, стремление извлечь для себя пользу сегодня, не думая о завтрашнем дне. Наконец, здесь практически действует известный парадокс научного предвидения: если бы можно было точно предвидеть, что произойдет, то можно бы было принять меры и помешать этому, делая, тем самым, точное предвидение невозможным.

Конечно, и в социальной игре партнеры стремятся что-то познавать и предвидеть поведение друг друга. Но это — не научное, а игровое предвидение. Это — квазипредвидение, ибо оно не обладает свойством истинности. Партнеры предпринимают действия, которые им представляются более выгодными для них. И успех или неуспех этих действий создает иллюзию подтверждения или опровержения соответствующих решений в качестве суждений научного мышления. Конечно, и в социальной игре партнеры получают информацию и учитывают ее. Но определяющей силой их поведения с точки зрения интеллектуальной является особая форма общественного сознания — установка. Это особенно отчетливо видно на примере Советского Союза. В отношении стран Запада это не столь очевидно, поскольку здесь еще действуют традиционные политические формы поведения. Установка же не есть явление политическое, хотя она и может включать в себя элементы политики.