Никита Кузнецов - Под флагом России

После такой потери английский адмирал, бывший начальником соединенного флота, отвел суда на другую сторону Авачинской бухты и, не вынесши позора поражения, застрелился; флот неприятельский ушел в море, а Петропавловск был оставлен в целости [83].

Памятью этой славной защиты города служит теперь железный памятник на песчаной косе в Авачинской бухте и братская могила у подножия Никольской горы, в ограде которой мирно почили рядом бывшие враги и союзники этой далекой военной кампании — английский и французский кресты стоят рядом с русским на могиле, вблизи часовенки, где ежегодно совершается богослужение в память годовщины славного боя...

Кроме этих трех реликвий в Петропавловске нет ничего замечательного.

Жизнь там мертва, бесцветна и лишена всякого интереса; все помыслы поглощены борьбой за существование и направлены исключительно на удовлетворение насущных потребностей: здесь рыболовство, пушной промысел составляют лишь единственные вопросы, которые тревожат ум и сердце и около которых сосредоточено все миросозерцание камчадала.

Рыба для камчадала составляет все в его жалком хозяйстве: она идет ему в пищу, служит главным предметом его торговли с Японией, ею же кормят и собак, этих незаменимых лошадей Камчатки, на которых только и возможно передвижение по ее глубоким снегам. Количество рыбы тут прямо поразительно. Мы как-то переезжали камчатскую реку в период метания икры, и воды почти не было видно, — до того она кишела рыбой! Во время нашей стоянки в Петропавловске для развлечения иногда устраивалась рыбная ловля, и наши матросы, шутя, неводом вытаскивали зараз штук до семидесяти великолепной большой рыбы. Впрочем, лучшей иллюстрацией изобилия ее может служить подсчет, какое количество требуется юкколы (вяленой рыбы) лишь для одного собачьего хозяйства. Каждой собаке, как корм, дается в день одна юккола, — следовательно, в год триста шестьдесят пять штук; собак в нарту (ездовые сани) запрягается до десяти, — таким образом, на одну только нарту требуется в год минимум три с половиной тысячи юккол; принимая во внимание, что не у всех камчадалов лишь по одной нарте, а имеются и более зажиточные хозяева, легко себе представить, сколько рыбы приходится заготовлять только для одних ездовых собак...

Громадное количество рыбы сверх удовлетворения своих нужд идет в Японию, где находит себе хороший сбыт.

По своим качествам камчатская рыба заслуживает всяческой похвалы: кроме великолепной селедки, на Камчатке водится красная кета (род лососки), кижица, чувича — вкусом лучше всякой семги, замечательная еще тем, что в период ее улова появляется вид куличка, издающий звуки, близко похожие на фразу: «ты чувичу видел»; кроме них масса других сортов рыбы наполняет камчатские речки...

Из местной интеллигенции в Петропавловске живут: начальник округи (здесь округа, а не округ!), помощник его, доктор, учитель, священник, акушерка и представитель котиковой компании. Последняя пользуется на Камчатке и Командорских островах большой силой: она захватила выгодные промыслы и держит все население в своей власти.

Образ правления на Камчатое самый патриархальный, и начальник округи в Петропавловске, толстый, добродушный господин, из бывших исправников, является буквально отцом для своих горожан-камчадалов. Здесь еще до сих пор остались счастливые времена Гостомысла, когда суду и расправе не нужно было ходить по всяким кассациям и апелляциям, а он быстро производился без всякой волокиты на месте преступления, к общему удовольствию всех сторон, как правых, так и виноватых. Было трогательно наблюдать, как в жаркий день начальник округи в расстегнутом сюртуке пил на крыльце чай, а перед ним, точно перед Владимиром Красным Солнышком, проходили его дружинники — храбрые, неуклюжие казачки камчадалы, одетые в пиджаки и с одной лишь казачьей, с красным околышем, фуражкой на голове. Не было никакой выправки, ни строгой дисциплины, все просто, без всяких фасонов и стеснений: казаки при виде начальства снимали фуражку и мирно желали ему благополучия и долголетия. Военная форма здесь отсутствовала и лишь как пережиток старины, когда в Петропавловске был военный порт [84], остался забытый пороховой погреб, около которого, да еще и около домов начальника и помощника округи, сосредоточена военная служба... Нам всегда доставляло большое удовольствие проходить мимо этих караульных постов и наблюдать комические военные сцены.

Так, однажды с доктором одной приехавшей золото-промышленной экспедиции мы были свидетелями такой смены караула. У порохового погреба, в котором едва ли и хранилось полфунта пороха, стоит часовой-казак без всякого оружия. Время обеденное, и к казаку идет его жена.

— Григорий, иди обедать, — кричит она.

Казак мнется: ему хочется есть, но нельзя бросить свой пост, а смениться не с кем. Вдруг лицо его озаряется улыбкой, он замечает идущего по берегу другого казака.

— Степаныц, Сте-па-ны-ыц, — кричит радостно он.

— Цево тебе, — отвечает тот (камчадалы неправильно произносят свистящие и шипящие звуки).

— Иди, поштой за меня, я обедать хоцу.

— У меня обед оштынет, — откликается тот и проходит.

— И у меня обед оштынет! — решительно замечает часовой и уходит с поста, очевидно примирившись с невозможностью совместить и обед, и военную дисциплину!

На другом посту, где помещается полицейское правление и квартира помощника начальника округи, мы наткнулись через несколько дней на подобную же комическую сценку, живо рисующую, как русские воины на далекой Камчатке своеобразно соединяют и обывательское добродушие, и военную исполнительность. В участке сидел посаженный за буйство приехавший рабочий с золотых приисков. К его окошку, выходящему на улицу, подходит пьяный товарищ; в кармане у него бутылка водки и он склоняет узника распить с ним живительную влагу на свободе. Эту сцену невозмутимо наблюдает часовой. Кончается дело тем, что узник ломает старую, проржавленную решетку, вылезает на улицу и, напившись пьяным, тут же засыпает вместе со своим товарищем под бдительным присмотром часового-казака.

Выходит помощник начальника округи.

— Это что? — спрашивает он, замечая сломанную решетку. — Где арестант? Он бежал?

— Не-е, вот он! — спокойно показывает казак на трогательную пьяную группу, мирно храпящую под окном.

— Тьфу! — и, махнув рукой, помощник уходит к себе домой.

Камчатские казаки [85]не несут собственно никакой службы, у них нет ни офицеров, ни формы, ни строя; они составляют милицию и лишь в военное время превращаются в солдат. В обыкновенное же время это великолепные стрелки, с одного выстрела убивающие зверя, искусные рыболовы, но плохие землепашцы и в общем самые мирные мужички. На вид они невзрачны, неуклюжи, ленивы, но добродушны и гостеприимны. Если вы зайдете в гости к камчадалу, то он вас сейчас же станет угощать и непременно предложит рыбий балык.