Игорь Дьяков - Лето бородатых пионеров (сборник)

Его речь на I Съезде депутатов Верховного Совета РСФСР эту надежду укрепила стократно…

Итак, в родном журнале я напечатался лишь раз. А личной отдушиной тогда было издательство «Русское Слово», а позднее журналы «К топору» и «Атака». А позднее – издательство «ЖиД» (Жариков и Дьяков). Когда же был затеян выпуск «Сокола Жириновского», – появилась еще одна трибуна.

…Сегодня пожелтевшие единичные брошюрки и журнальчики, напечатанные чуть ли не на туалетной бумаге, стали достоянием истории.

Прошло двадцать лет. Но, перечитывая их, снова ощущаешь трагизм и сладость той поры.

В год 20-летия ЛДПР нелишним будет ощутить атмосферу тех дней, когда на политической сцене мощно появился «наш Вольфыч». Кто-то лучше поймет закономерность этого события, «предощущение» лидера нового типа, поймет логику дальнейших действий ЛДПР вплоть до сегодняшнего дня. Это представляется важным хотя бы потому, что выросло целое поколение новых людей – раз; и что в году 2009-м наступил период, во многом сходный с описанным временем. Напряженность в обществе, неясные надежды, желание сбросить социальные энергии…

И вот, преодолевая природную скромность (но и следуя пожеланиям В. В. Жириновского, который предостерегает ЛДПР от «обуржуазивания»), я и решился собрать некоторые тексты конца 80-х – начала 90-х годов: как публиковавшиеся в ныне раритетных изданиях, так и вовсе не опубликованные.

Их было множество. Но в данном сборнике представлены в основном те, которые связаны… с одним домом в ярославской деревне, который я купил в 1988 году за первый большой гонорар (тысяча советских рублей) и наследство, оставленное в тот же год умершей моей любимой бабулей (еще тысяча). Для меня этот год разделил и личную, и общественную жизнь на «до» и «после».

Все тексты написаны именно в доме, в деревне Старово-Смолино Борисоглебского района Ярославской области.

Но дело не только в текстах.

В этом доме создавался герб ЛДПР.

Конечно, это была лишь стадия создания, но стадия, близкая к окончательному варианту. Как это было?

Летним днем большая компания, включая упомянутого Сергея Жарикова, сидела на террасе, наслаждаясь жизнью, попивая очень, очень хорошее вино. А к ней из деревянных «покоев» то и дело выбегал Архипов, «доводивший до ума» герб новейшей тогда, а ныне старейшей в новой России, партии. Он принял обет: пока компания герб не одобрит, он к хорошему, очень хорошему вину не прикоснется.

– А где Финляндия? – возмущались отдыхающие. И Андрей убегал «воссоздавать» границы Империи.

– А где Аляска? – изумлялись безответственные люди. И Архипов согласно «дорисовывал» Аляску, хотя она, к сожалению, была-таки продана. Но при странных обстоятельствах…

«Дом» – это, ясное дело, символ. И, конечно, я немного утрирую, и извиняюсь, если кого-то невольно задел: люди взрослеют, стареют, меняются. Берут свое эгоизм, гордыня, порой перерастающие в предательство. Но память остается.

Безотносительно к тому, что мы видим в зеркале, мужчина не стареет, пока у него есть высокая цель, пусть и недостижимая.

А еще лучше, когда к тому же есть соратники, вместе с которыми всею душой стремился ее достичь.

А еще лучше, когда все это продолжается годами и десятилетиями!

«Родина мужчины – детство», – справедливо изрекли мудрецы. А мы смиренно добавим: «Родина политика – начало».

Фамилия переводится как «красный щит», флаг впервые появился в 1871 году, во время т. н. Парижской коммуны, после безобразий которой целыми остались только дома этих самых Ротшильдов.

Это – сон, «данный мне в ощущениях» после водки с огурчиками, «лакировочного» пива и бутылки сомнительной мадеры, купленной у хохлов около Киевского вокзала, после долгих объятий и обещаний «не нападать друг на друга» несмотря на усилия «всенародно избранного».

… Иду я по Москве, охваченный странным ощущением окрыленности, и при этаком-то чувстве – куда стремится русский человек? – правильно, на Красную площадь.

А тут, на старинной брусчатке у Думы – и попутчица сероглазая, в русалочьих волосах, вся в неопределенном возрасте и в скромной синей юбке, пылкая и сосредоточенная одновременно. Судя по славянской внешности, интеллигентному виду и одежде, я поначалу принял ее за нищую. Оказалось, нет, пытка нищетой, говорит, в прошлом.

Я опешил: русская, в Москве, в очках, явно не способная к торговле – и не нищая?! И тут-то и стал соображать, что нахожусь в ином времени. Поняла и она:

– У нас тут ты не первый. Понемногу просыпаются. Адаптация проходит непросто… Когда у тебя прервалось?

– В девяносто третьем, как в одноименном романе Гюго, командора Сионской общины, чью посмертную маску в «Энциклопедии смерти» только что любовно воспроизвел «Московский рабочий», – заговорил я.

– Тогда пойдем. Хочешь мороженого?

На том самом месте, где на моей памяти сомнамбулически торговали скудной печатной продукцией все патриоты – от коммунистов до «фашистов», продавали удивительное мороженое – ананасовое. Я машинально порылся в карманах одежки, в которой «отключился» при Ельцине, но ничего, кроме вороха жалких большевистских бумажек, не нашел.

– О, у тебя еще деньги узурпаторов! – улыбнулась моя попутчица. Она достала монету достоинством «1 копейка», купила на нее две порции мороженого и мы направились на Красную площадь.

Я невольно залюбовался ее необыкновенными волосами, но все же не мог не заметить исчезновения Мавзолея.

– Весь мрамор пошел на памятник жертвам геноцида русского народа, – угадала она мой вопрос. – Это грандиозное сооружение.

– А трупик? – спросил я счастливо.

– Мумия? Ее вот уже который год возят по миру. «Пролетариям», в том числе и с Уолл-стрит, показывают за десять долларов. Они и платят за возможность лицезреть своего проклятого идола. Мумия больше никогда не пересечет границы России в обратном направлении. А в случае потери к ней интереса будет утоплена в Мариинской впадине – есть договоренность с правительством Индонезии.

– Неужто совсем памяти о вожде не останется? Мне, как пионеру 70-х…

– Осталась память. В Симбирске стальной меч-крест-осиновый кол воткнут. Как же не помнить…

– Дела-а… А захоронения у стены, в стене?

– Помнишь «памятник» на Поклонной, ну «храм Соломона»? Вот туда всех и перенесли. Теперь это и впрямь памятник Победы. Всем по заслугам воздано и символически закреплено. Нельзя же одинаково и Джона Рида, и Гагарина, какого-нибудь Бела Куна и Сталина…

И тут я стал как вкопанный: могучая волна радости заполнила душу, все существо. Было стыдно незнакомки, но я не мог сдержать слезы. На месте проклятых пентаграмм в высоком небе Первопрестольной парили золоченые двуглавые орлы – как же я сразу их не заметил!