Сергей Лесков - Умные парни (сборник)

Густав Герц остался в памяти наших ученых замкнутым человеком, который задумчиво дымил трубкой. Но мог ли быть весельчаком тот, кто полжизни прожил с ярлыком «полезный еврей»? Иногда Герц жаловался на мальчишек, которые воруют дыни из его сада, но не давал жалобам хода. Герц печально говорил: «Нет ни мальчика, ни дыни». На семинарах нобелевский лауреат неизменно начинал свою речь словами: «Может быть, я скажу большую глупость, но…» И говорил совершенно неожиданные вещи, которые никому в голову не приходили. Когда Герц вернулся в Германию, выяснилось, что он собрал богатую, и первую в Европе, коллекцию абхазского фольклора…

– Правительство СССР хотело бы, чтобы в вашем институте началась разработка нашей атомной бомбы, – сказал Берия в 1945 году в Кремле барону Манфреду фон Арденне.

– Это большая честь, предложение выражает вашу веру в мои возможности, – ответил барон через десять секунд, которые показались ему самыми долгими в жизни, потому что он понимал, что от ответа зависит судьба тысяч соотечественников. – Но я предлагаю, чтобы немецким ученым поручили не менее сложную задачу разделения изотопов, а разработку самой атомной бомбы вели советские ученые, которые смогут выполнить великое дело для своей родины.

Берия согласился с распределением задач. Через 20 лет Хрущев весело воскликнул: «Вы и есть тот Арденне, которому удалось вытащить голову из петли?» Барон фон Арденне с его шестьюстами патентами – для немцев такой же культовый изобретатель, как для американцев Эдисон. Он был одним из пионеров телевидения, создал поколение электронных микроскопов и масс-спектрометров, множество других приборов. Благодаря фон Арденне в СССР появился первый масс-спектрометр, а Физико-технический институт в Сухуми, впитав уроки немецкой школы, стал одним из лидеров нашей науки. Огромный вклад, как и обещал барон Берии, был сделан в создание лучшей в мире технологии обогащения урана, а передовая технология получения металлического урана была разработана Николаусом Рилем, который отчаянно вступил в спор с бюрократией и которым заинтересовался лично Сталин.

Какие условия были созданы для немецких специалистов в Сухуми? Жили в благоустроенном городке, но за колючей проволокой. Зарплаты были высокие – фон Арденне получал 10,5 тысяч рублей при зарплате советского инженера 500 рублей. В работе ученые отказа не знали, заказы выполнялись моментально – за нужным прибором самолет мог вылететь в любой город СССР. Немцы пришли к убеждению, и писали об этом в своих мемуарах, что советская система труда самая эффективная в мире, Германии до нее далеко, а социализм непременно восторжествует. Многие просили включить их в соцсоревнование. Даже барон фон Арденне стал социалистом и искренне воспевал советский строй, хотя от заоблачных премий не отказывался.

Единственное, чего немцы не могли понять в СССР, – это борьба с генетикой, которую объявили буржуазной лженаукой. «Мы же видим гены в микроскоп, – удивлялись ученые. – Как можно отрицать то, что является фактом?» Кстати, на объекте «А» доктор Менке проводил опыты по влиянию радиации на животных, но о результатах ничего неизвестно.

С отдыхом было тяжелее. Когда немцы выходили за границу объекта, к каждому прикрепляли сопровождающего. Было много экскурсий по Абхазии, много спортивных состязаний. Чтобы поддержать бодрость духа, устраивались совместные праздники. Немцы пели «Катюшу» и учили советских барышень танцевать, а лучшим танцором оказался бывший советник Гитлера Петер Тиссен. За все годы был заключен лишь один смешанный брак, правда, жених был не немец, а австриец Евгений Барони, который так и остался в Сухуми.

Немцы, как и русские, не дураки выпить. Но с алкоголем возникали сложности. Химики научились гнать яичный ликер и проносили его в дымящемся сосуде мимо часового с истошным мычанием из-под противогаза: «Осторожно, яд!» Хуже всего было с амурными делами, ведь семьи были далеко не у всех, а субтропики располагают к томным мечтаниям. Кстати, из Германии разрешалось привезти любую женщину, не обязательно жену. Страдающих миннезингеров стало так много, что оптик Гофман, дабы сберечь нервы, построил подзорную трубу, в которую прямо из института можно было рассматривать женщин на пляже.

Секретность на объектах была такая, что секретарь обкома мялся у проходной. Может быть, по этой причине бывший член Политбюро Эдуард Шеварднадзе, став грузинским президентом, в 1993 году прятался в бункере на территории объекта «А». Я заглянул в бункер – убогое зрелище и злая ирония судьбы! Когда абхазы пошли в наступление, лидер Грузии бежал из бункера и бросил чемодан с нижним бельем, которым размахивали местные мальчишки с большим вдохновением, чем воровали дыни у Густава Герца. Шеварднадзе еле добрался до аэропорта, где выяснилось, что грузинские самолеты, кто бы сомневался, не летают. Президента спас российский спецназ. Повернись чуть иначе, объект «А» вошел бы в историю еще громче.

«Наш институт дважды пережил тяжелый кризис, – говорит директор Анатолий Марколия. – Первый раз – когда уехали немцы. Второй раз – во время войны. Связи с Россией прекратились. Тбилиси создал институт в точности с нашим названием – Сухумский физтех. Они письма в Москву писали с требованием денег дать. В СФТИ работало 5 тысяч человек, сейчас осталось 600, ученых – всего 150. Надежды связаны с Россией, создаем совместные предприятия по тематикам, где наши позиции по-прежнему сильны. В лучших российских вузах по нашему направлению обучаются студенты из Абхазии. Пока у нас зарплата всего 5 тысяч, но, когда выберемся из ямы, молодежь вернется в Физтех. У нас по-прежнему работает немало грузин, никто их не преследует. Толерантность сохранилась с тех времен, когда после предыдущей войны в Сухуми работали немецкие ученые».

В России я не видел, чтобы в кабинете ученых имелись портреты политиков. У начальника плазменного отдела Юрия Матвеева, человека либеральных умонастроений, на столе скромный портрет Путина. «Мы всем ему обязаны, – говорит знаток плазменных вихрей. – Если бы не Путин, ученых в Абхазии не осталось бы». В годы войны ученые, оставшись без средств к существованию, придумали, как из мандаринов делать хлеб, а из крапивы – лепешки. От неумеренного потребления мандаринов физики стали желтые, как китайцы. Но на работу ходили, круглосуточно дежурили в лабораториях. «Я собирал мандарины, чтобы выжить. Жил, чтобы сохранить установки, – вспоминает конструктор Николай Судак. – Грузины предлагали мне ремонтировать оружие, но я сказал, что только в атомной бомбе разбираюсь. В итоге оказался без хлебных карточек».