Владислав Петров - Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый

Когда я прибыл с водой, Л. С., уже без пальто, полулежала в кресле и с тихим стоном сообщала, что пойдет сейчас к Дому Руководства и совершит самосожжение. На нее никто не обращал внимания, а мне захотелось полезть в карман за спичками.

В другом конце комнаты Шу-цу, потрясая той же «Свободной Метрополией», кричал:

— Да вы посмотрите, что они говорят. Посмотрите, что несет эта сволочь Н-зе! Послушайте только! — и он читает:

«Мало иметь метрополийскую фамилию, мало говорить по-метрополийски, мало быть метрополийцем по рождению, надо еще и думать, как метрополиец. Лишь такие люди могут жить на нашей земле. А захотят ли инородцы думать, как мы, и как проконтролировать это? Кто даст гарантию, что не зреет среди них заговор с целью вернуть метрополийскую нацию в положение служанки у разъевшихся пришлецов с чужих земель?»

Шу-цу уронил газету на пол и разорвал ее ногами.

— Долго мы будем терпеть это издевательство?! Долго, я вас спрашиваю?! Их же стрелять, гадов, надо, стрелять, стрелять, стрелять!..

Г. А-й подмигнул мне, и мы, стараясь не привлекать внимания, выбрались на кухню, оставив Аиньку на растерзание двум страдальцам. А. И., увидев нас, попытался спрятать налитый на три четверти стакан в карман, забыв, очевидно, что это не пузырек из-под шампуня. Мы отобрали у него канистру, и Г. А-й наконец поведал мне причину столь яростного возбуждения Л. С. и Шу-цу. Вчера парламент обсуждал поправки к Закону о Приоритете, и М. М., философ и идеолог метрополизма, неожиданно выступил, как написали газеты, против справедливого углубления приоритетных прав метрополийской нации. Само выступление М. М. в печать не попало, зато стенограмма отповедей, обрушившихся на М. М., заняла в «Свободной Метрополии» две полосы.

— Тоже мне, пердун старый! Интересно, какая муха его укусила? — сказал я.

— Совесть заела. Но лучше бы он молчал, — ответил Г. А-й.

— Уже митингуют? — понял я его с полуслова.

— Еще как! Чучело М. М. сожгли. А Н-зе сказал с балкона, что как раз из-за таких предателей, как М. М., метрополийцы живут все хуже и хуже, и предложил судить М. М. общественным судом.

— Бедный М. М.! Вот уж не ожидал, наверное.

— За что боролся, на то и напоролся. Очень он нас с тобой жалел!

Да уж… Я вспомнил, как лет пять назад, когда М. М. все время был на виду, я ненавидел его за выступления, которые, я и сейчас уверен, стали одним из катализаторов, превративших аморфную массу в гордых метрополийцев. В сущности, он и Г. З. К. делали одно дело.

Прямо под окнами хлопнул пистолетный выстрел.

— А что Г. З. К.? — спросил я. — Любопытно, как он отреагирует.

— Пока молчит. Но что удивительно: эндваошники куда-то исчезли. Еще до проступка М. М. Я у всех наших спрашивал: никто их не видел.

— Странно…

Основу Эн-два-О в свое время составила личная охрана Г. З. К. В дометрополийские времена Г. З. К. был поэтом, написал чего-то такое, что не понравилось тогдашним властям, и угодил в исправительный дом. Оттуда он вернулся национальным героем, толпа несла его на руках и пела метрополийский гимн. Г. З. К. выглядел преглупейше, потому что ничего такого не ожидал. Однако он быстро сориентировался и при этом изловчился не остаться калифом на час. Переквалификация в трибуна прошла на удивление быстро и безболезненно, ибо поэт, насколько я понимаю в метрополийском, он был плохой, а болтун оказался отменный. Метрополийцы слушают его, как зачарованные, толкуют так и этак и писают кипятком в восторге от его мудрости. А по-моему, он обыкновенный жулик с замашками мессии. Чего только стоит история с покушением. Какая-то женщина-инородка влезла на трибуну, с которой Г. З. К. произносил речь, и набросилась на него с кинжалом. Удар был направлен прямо в сердце, но, к счастью, во внутреннем кармане пиджака Г. З. К. всегда хранит фотографию матери, и лезвие пришлось точно в рамку из слоновой кости. Умопомрачительно красиво: слоновая кость, скользнувший по ней кинжал и кровь, проступившая из царапины сквозь белоснежную рубашку. Покажите мне другого любящего сына, который носит с собой фотографию матери в рамке, вероятно, для того, чтобы, оказавшись в каком-нибудь помещении, тут же приколотить ее к стене. Личность коварной инородки так и осталась невыясненной, и вообще про нее почему-то сразу забыли, но зато вокруг Г. З. К. возникла добровольческая охрана, сплошь из деревенских выходцев. Тогда же Г. З. К. объявил, что никогда не войдет в Руководство, не способное обеспечить безопасность граждан, но будет по возможности помогать ему в благих начинаниях. Так, в порядке помощи, образовался Эн-два-О, странное, никому не подчиненное формирование — в отличие от многочисленных вооруженных группировок, строго организованное и действующее открыто. Метрополийское Руководство от Эн-два-О поспешило отмежеваться, а КМБ даже чего-то там грозное заявил, но все спустилось на тормозах, и эндваошники стали неотъемлемой деталью нашего пейзажа. Г. З. К. все это как будто и не коснулось, он по-прежнему продолжает витийствовать и не отказывает себе в удовольствии говорить от имени народа. Логикой свои речи он не перегружает, но толпе логика и не требуется — она себя тем самым народом как раз и считает, а народ, и коню понятно, никогда не ошибается. Он — от безусых юнцов до матрон постбальзаковского возраста — носит значки-блюдечки с физиономией Г. З. К. и вздымает кулаки на митингах. Метрополийский обыватель Г. З. К. обожает, инородцы, соответственно, Г. З. К. ненавидят, у многих перед ним прямо-таки первородный страх. Его двусмысленности наподобие «будет дождь — будет мокро» истолковываются инородцами просто: останется, мол, от нас мокрое место…

— Что-то ребята запаздывают, — сказал Г. А-й. — Мораторий десять минут как закончился.

Смешно: мы хватаемся за мораторий, как за соломинку. А пальба уже с полчаса идет такая, словно сошлись два полка. Где-то в центре стреляют. Похоже, у Дома Руководства заварушка. Как бы ребята и в самом деле не пострадали.

Но — слава Богу! — звонок! Пришли Еленя и На-та в сопровождении Л. Э. и П. Б., нашего шефа. У встречающих вытянулись лица: незваный шеф хуже всякого инородца. Тем не менее в коридоре занялась суета. Л. С., вдруг расхотевшая самосжигаться, стащила с П. Б. плащ, А. И. с солдатской прямотой предложил ему выпить, а Аинька, для его чинопочитание есть образ жизни, взял его под руку и повел в комнату. В душе я возблагодарил Аиньку, добровольно взвалившего на себя функции хозяина. Чтобы не участвовать в этом празднике подхалимажа, мы с Г. А-им вернулись на кухню. За нами явились Л. Э. и А. И., причем последний мурлыкал что-то веселое.

— Теперь Орлосел ни капли не выпьет, — сказал он. — Здорово я его поймал!

Орлосел, как можно догадаться, гибрид орла и осла. Гордая крючконосая птица отражает внешнюю сущность нашего шефа, а длинноухое непарнокопытное — внутреннюю. П. Б., несмотря на свои шестьдесят девять, способен вылакать, не моргнув, литр водки. Но он изображает аристократа, для которого пить, едва сняв пальто, — моветон. А. И., тонкий психолог, когда дело доходит до выпивки, потому и пристал к нему со стаканом в коридоре. Расчет вышел точный: шеф, чтобы отделаться от А. И., сказал, что у него шалит печень. Ха-ха! Теперь он весь вечер будет пыжиться, но из принципа не возьмет в рот ни капли.