Вячеслав Рыбаков - Руль истории

Эти заграждения из тоталитарной колючки непременно должны быть снесены.

Как это нельзя закидывать файерами только что начавшийся футбольный матч или резать ножами тех, кто болеет за не мою команду? Почему, собственно, нельзя слепить лазерами пилотов, ведущих на посадку пассажирские лайнеры — ведь прикольно же! С чего вдруг я должен соблюдать правила дорожного движения, я ж не на ведре с гайками езжу! Что значит «некрасиво» харкать, блевать, гадить на мемориальные доски или памятники несимпатичных мне людей, ведь я просто свободно высказываю свое мнение об этих суках! Кто запретил опрокидывать чужие машины в поисках закатившегося мячика, малевать уды на мостах или учинять панк-молебны? Ну, если скопищу расфуфыренных накрашенных мужиков не дают демонстративно лизаться и гладить друг другу яйца на фоне Исаакия, это ж форменный ГУЛАГ, торжество фашизма! На кой ляд надо самому затруднять себе карьеру и тратить время и силы, ухаживая за больными старыми родителями, они ж все равно не сегодня завтра загнутся? Как это нельзя новорожденного выкинуть в мусорный бак и уйти — куда ж мне его девать тогда? А почему нельзя взрывать полные ни в чем не повинного народу рынки? И с какой такой радости нельзя Родиной торговать? Кто сказал? Ну, он сказал одно, а я — другое, так он вот пусть и не торгует, а у меня иное мнение. Мне чужие проповеди не указ, я сам разберусь, я такой же человек, ничем не хуже.

Врет. Не такой же. Хуже.

Да, в природе разрушение и созидание идут рука об руку. Являются взаимосвязанными, взаимообусловленными этапами одних и тех же процессов. Но те, кто любит на это ссылаться, высокоумно доказывая относительность Добра и Зла, забывают, что природа действует вне морали, вне индивидуальных желаний и пристрастий. Последовательно, закономерно и целостно. Она сама и ломает, и чинит. У природы творение нового следует за разрушением старого НЕИЗБЕЖНО. У людей же тот, кто бомбит город, вряд ли чертит в уме проекты будущих дворцов, что вырастут на расчищенных взрывами площадях; его мысли и стремления заняты повышением убойной силы и оптимизацией уничтожения. Да и тот, чьими стараниями нефть квасит моря и душит кораллы, наверняка не воодушевляется мечтой, будто на загубленных рифах рано или поздно еще пышней расцветут актинии; душа его занята удешевлением нефтедобычи и ростом прибылей.

И потому не равны разрушители и созидатели.

Не равны вор и конструктор, аферист и космонавт, убийца и врач, растлитель и учитель. Не равны незнание и знание. Не равны блуд и любовь. Не равны аборт и роды. Не равны Зло и Добро.

Благодаря советской НФ я, слава Богу, это точно знаю.

Один мой товарищ и коллега, славный, неглупый и очень веселый человек, любит повторять: из дерьма, конечно, можно сделать конфетку, но все равно это будет конфетка из дерьма.

Другой человек, тоже далеко не глупец, хотя отнюдь не такой весельчак, написал когда-то: ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать.

Сопоставив два эти высказывания и проведя одну-единственную несложную подстановку, мы можем заключить, что добро — не конфетка.

Не сладкая пикантная фитюлька, десертная приправа к жизни, но самая насущная и важная ее составляющая. Настолько насущная, что даже сделанное из дерьма добро не утрачивает своей ценности. Возможно, даже наоборот.

Человеческая природа неизменна. Ведь неизменной остается физиология, да и мозг остается органом, предназначенным в первую очередь для обеспечения индивидуальных преимуществ в межвидовой и внутривидовой конкурентной борьбе.

Второй же его главной функцией, уже чисто человеческой, является обеспечение неведомой и не нужной животным осмысленности и одухотворенности индивидуального бытия. Все, что человек делает, как именно человек (то есть помимо удовлетворения насущных физических потребностей и отдохновения посредством самых непритязательных развлечений); все, ради чего он прикладывает серьезные усилия и даже готов поступаться и потребностями, и развлечениями, это — крик: я есть! Я есть и буду!

Этот крик совсем не обязательно исполнен враждебности и агрессии; у хороших людей он может принимать вполне безобидные и даже умилительные формы. Например, один мой добрый приятель и талантливый коллега, стоит кому-то по ходу беседы упомянуть или процитировать фильм «Белое солнце пустыни», тут же громогласно всех перебивает и, переключая любой разговор на себя, сообщает, что он этого фильма до сих пор так и не видел и впредь его смотреть не намерен, а затем подробно, в течение многих лет одними и теми же словами, разъясняет, почему именно не видел и не намерен — хотя никто его и не думал о том спрашивать. Или, скажем, пожилой мужчина, в Коктебеле снимавший комнату у той же хозяйки, что и я; славный незлобивый мужик, золотые руки, всегда готов помочь — то хозяйке гайку подкрутит, то кому-то предложит яблоко из только что им лично купленных… Я поначалу понять не мог, почему от него все бегают. Скоро все стало ясно. Встретив идущего мимо соседа или соседку, он непременно с самым добродушным видом спрашивал что-нибудь вроде: ну, как искупался? Ну, как пообедал? Ну, что на рынке купил? И когда вежливый и, возможно, польщенный таким вниманием человек останавливался (пусть хоть спешил в данный момент на пляж или за вином) и начинал отвечать на вопрос, ему было уже не уйти; сосед перебивал его на второй же фразе и говорил: нет, не там купался, не то купил, не в том кафе ел; а вот я… И далее подробнейшим образом, рассказывал, что он ел, где купался и почем купил, и отчего именно он поступил правильно, а любой другой — неправильно…

Забавные мелочи поведения — но растут-то они все из одного средостения: вы что, вконец ослепли? Глаза-то разуйте! Я же есть!

Чем большими способностями и талантами одарила человека судьба, тем громче этот крик. В идеале он должен бы звучать на весь мир — и именно к этому в душе своей стремится по мере возможности каждый. А поскольку сам же, как правило, понимает, что так шуметь он вряд ли в состоянии, с еще большим пылом старается заглушить и перекричать уж хотя бы тех, кто поближе.

Тут не прямое тщеславие, и даже не прямой страх смерти — но естественное и неизбежное, далеко не всегда осознаваемое сопротивление разумной и потому способной к предвидению особи, интереснее, важнее и ценнее которой для нее самой ничего нет, тому постоянно свисающему перед ней из будущего жуткому факту, что она конечна и, более того, скоротечна. Что возникла она совершенно случайно, и смысла в ее существовании нет; любой человек, а материалист в особенности, осознает, что его никто сюда не звал, никому он тут не нужен, и его исчезновения отсюда никто, в сущности, не заметит.