Дмитрий Губин - Под чертой (сборник)

И тут я заснул, потому что ничто так не вгоняет в сон, как надежда найти управу на несправедливость посредством доброго царя.

Приехав в Питер, я убедился, что в главном мои попутчицы были правы. Система записи первоклашек в школу с 2013 года действительно изменилась. Если раньше единственным официальным путем была запись с 1 апреля в порядке живой очереди, по принципу «кто первым встал – того и тапочки», то теперь все начинается с 1 марта, но записывают только детей с регистрацией в микрорайоне, а всех прочих с 1 августа. Если, конечно, останутся места.

Об этих грандиозных переменах сообщала популярная фрондирующая газета «Мой район», и на всех интернет-форумах полыхали костры родительских амбиций.

Потому как старая система была хорошо освоена и сводилась к тому, что нужно иметь знакомых, деньги и точное знание, как, кому и сколько платить (через кассу детсада – или в качестве спонсорской помощи школе). А с новой был сплошной туман.

Меня даже успели на бегу спросить, какой вариант, старый или новый, мне кажется лучшим. И что было отвечать? Я сказал, что бесполезно обсуждать, какую доску прибивать к дырявой бочке, если у нее отсутствует дно (и этот вариант ответа мне вообще кажется единственным в любой современной российской дискуссии).

Проблема понятна: желающих попасть в школу, слывущую хорошей, всегда больше, чем в этой школе имеется парт. А русское решение этой проблемы состоит в поиске кривой козы, на которой проблему можно объехать. Спонсорство, взятки, блат – что угодно, но только не законопослушание, потому что в России закон всегда кривее самой кривой козы, а жизнь по закону может и вовсе скрутить в бараний рог.

Не сказать, что проблема (не козы, но нехватки мест) является исключительной школьной. Она есть и в высшей школе, но там хорошо известны варианты решения: единый госэкзамен, вступительные экзамены, собеседование. Есть и французский путь, когда принимают в университет абсолютно всех, то есть заведомо с избытком, благо, что высшее образование во Франции почти бесплатно, а затем начинается естественный отбор.

Но высшее образование – штука добровольная, в то время как школа для всех обязательна. Кроме того, знания 17-летних можно оценивать, а шестилеток – как? Четверть века назад, когда в первый класс шел мой пасынок, в его гимназии ввели вступительное собеседование, и Митя его не прошел: на вопрос о любимом композиторе ответил, что это «дядя Юра Ханин», о существовании которого собеседователь понятия не имел, и жена в поисках кривой козы бегала по знакомым в районо и, в итоге, нашла.

И вот эта русская (не)задача – распределения пряников по справедливости в условиях дефицита – выглядит неразрешимой, потому что пряники хоть можно разломить, а школьные места никак.

А пишу «русская», потому что у нас, не видя решения задачи, полагают, что вообще нигде в мире решения нет.

Между тем в американском городе Чикаго действует сеть публичных школ (400 тысяч учеников!), которая давным-давно решение в подобной ситуации нашла. Есть публичные школы и в других городах США, но чикагские известны благодаря американскому экономисту Стивену Левитту, сумевшему математически вычислить махинации с местным вариантом ЕГЭ, тестом ITBS – а также благодаря журналисту Стивену Дабнеру, написавшему совместно с Левиттом книгу «Фрикономика», давшую старт целому направлению «экономика в стиле фанк».

Так вот: как вы думаете, как справляются в Чикаго с проблемой избытка претендентов при дефиците мест?

Напряжемся и ответим: раз, два, три?!

Правильно: там вносят в списки всех, а потом бросают жребий.

Потому что когда задача справедливости неразрешима для человека, остается доверить ее решение тому, к кому претензий в предвзятости не предъявить.

Кстати, в истории России, а точнее, русского православия, проблема выбора достойнейшего среди равных посредством жребия решалась трижды. Три патриарха – Иосиф, Никон и Тихон, последний в 1917 году – выбирались именно таким способом (я понимаю, что школа и церковь в своей идее противоположны, пусть русская церковь и пытается сегодня в школу прийти).

В общем, моя идея проста. В условиях, когда никто никому не верит, когда никто не хочет равенства и все надеются на исключение, на силу блата, власти и денег, – такая довольно древняя штука, как жребий, остается единственным средством.

Впрочем, в петербургских органах образования со мной могут и не согласиться.

Но для квалифицированного ответа им следует прежде хотя бы прочитать «Фрикономику».

2013

Студенты Международного университета Москвы попробовали честно написать о том, что в СССР им, не жившим в СССР, кажется прекрасным. Неужели вы таких вещей не знаете?!

На журфаке МУМа я веду нечто среднее между спецсеминаром и творческой мастерской. Моя должность у американцев называлась бы visiting professor (а у французов, не исключаю, professor de kislih schei).

Старший школьный и студенческий возраста трогательны тем, что девочки и мальчики нередко стараются выглядеть умудреннее, опытнее, чем они есть. Если бы сегодня было принято писать стихи, они наверняка бы писали о многажды любившем, но разбитом и никому не верящем сердце – несмотря на то, что их даже вторые любви являются первыми.

Моя задача – научить не только профессии, но и совмещению профессии с честностью восприятия. То есть писать то, что ты действительно думаешь и чувствуешь, а не то, что, как тебе кажется, ты думать и чувствовать обязан. У них ведь есть опыт, который мне неведом. Как написал в твиттере мой студент Айк, отличие сегодняшних поколений в том, что в СССР не фоткали себя в зеркале.

Я, разумеется, рассказываю Айку и его группе о том, почему в СССР «не фоткали в зеркале». Что фотография была непростым делом. Что пленку требовалось в специальном прорезиненном рукаве вытащить из бумаги, вставить в защелку катушки, намотать, вставить внутрь кассеты (постаравшись не оставить отпечатков), затем не ошибиться с выбором выдержки и диафрагмы (экспонометр «Ленинград-4» был дефицитом, и зеркалка «Зенит» была тоже дефицитом), – а дальше царство метол-гидрохиноновых проявителей, эндотермической реакции растворения тиосульфата натрия, красных фонарей фотопечати, м-да… Немногие выдерживали, фотографирование было непростым ремеслом. Немногие могли «фоткать себя в зеркале», но я, например, фоткал!

Поколение Айка – в числе первых, не помнящих СССР вообще. Нет даже смутных воспоминаний, как у меня – о первых годах Брежнева, когда встревоженные родители (мы жили в деревянном доме) говорили о каких-то бандах поджигателей, бросающих поджиги в незакрытые форточки. А я пускал в городском весеннем ручье кораблик с пластмассовым парусом.