Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем

У приятеля детства, владельца автосервиса – большие проблемы. Сына схватили средь бела дня и забрили в армию. У жены, работающей в химпроме, Госнаркоконтроль остановил производство, объявив растворитель этанол наркотиком, а ее саму – сотрудницей наркокартеля.

Сын был отмазан за пятьсот долларов (дешево отделались), с женой сложнее: эмвэдэшная крыша знакомого объяснила, что передел собственности в химической промышленности крышует ФСБ.

Я не знаю, что здесь правда (кроме проблем), приятель тоже. Возможно, его крыша разводит его на деньги; возможно, на деньги разводят крышу Факт в том, что любая серьезная крыша давно стала государственной, а разница между бандитами без формы и бандитами в форме только в форме. В возможность решать проблемы по закону, через суд, он не верит ни на грош. «Суды куплены, МВД поголовно куплено, ФСБ втрое дороже, но куплено, администрация куплена», – говорит он, не доводя рассуждение до главного: а кем, собственно, куплено все?

Бизнес приятеля недавно был оценен в миллион. В полмиллиона – его квартира. Сегодня он думает, что – бизнес или квартиру – выгоднее продать, и, опять же, свинтить. Он просто не уверен, что не придут за его автосервисом.

Между прочим, 60 % российского фондового рынка – деньги зарубежных инвесторов. А мировой фондовый рынок переживает не лучшие времена. Многие предрекают скорый кризис: начнется все с США, где ждут обрушения рынка недвижимости, вызванного, в свою очередь, кризисом ипотеки.

Какая связь между ипотекой в Айове и работой в Курске? Прямая. При глобальном кризисе инвесторы в первую очередь выводят деньги с emerge markets, рискованных рынков, к которым относится и Россия. Капитализация наших компаний падает, кредиты для них становятся золотыми, сотрудники теряют работу, а банки банкротятся, потому что ипотечные и потребительские кредиты перестают возвращаться. А политическая элита, так же обедневшая, вмиг перегрызается и начинает рассказывать друг о друге весьма интересные вещи.

И тут уж действительно – требовать импичмента и строить баррикады. Чему МВД, ФСБ, спецназ и ОМОН, потерявшие доход от крышевания, вряд ли будут сопротивляться…

Честно говоря, я попытался суммировать все версии. Но в итоге пришел к еще одной – собственной. Разваливая с яростной радостью СССР (а его погубила нелюбовь суммарного «мы»), строя новую России в голоде и холоде (буквально), мы, в общем, грезили о стране европейской, или точнее, пан-атлантической цивилизации. Базовые принципы которой едины от Ванкувера до Копенгагена: равенство, свобода, справедливость, закон, благосостояние. И где последнее есть только следствие из первых четырех. И к которому (в смысле, богатству) некоторые страны шли десятилетиями.

Мы же мгновенно, при первой углеводородной оказии, разменяли на деньги и равенство, и свободу, и справедливость, и закон. По уровню потребления – мы вполне Европа. По типу внутреннего устройства – даже не Азия, где картель, семья, жус, клан открыто узурпируют власть. Мы стали вновь, как и во времена СССР, уникальной страной.

И теперь трясемся, не видя ни примера, ни поддержки нашей уникальности – чувствуя только, что дом стоит на песке. Ну, или на нефти: качается.

И к этому привели не Ельцин и даже не Путин, а общее коллективное – и, боюсь, что сознательное. Поэтому каждый, способный хоть к малейшему анализу, и ощущает сегодня так тревожно свою вину. Потому что знает: на этом свете или на том, самому или наследникам, но ее придется искупать.

2007

С кем ни поговори – все твердят о возвращении СССР. С тоской или с пионерской улыбкой. Да я и сам (мне казалось) видел признаки этого возвращения. А 10 июня этого года прозрел: не СССР.

Я люблю кататься на роликах и катаюсь.

И 10 июня я летел на них через Троицкий мост и Дворцовую площадь на Стрелку Васильевского острова, где когда-то собирался умирать Иосиф Бродский, но с которого я рассчитывал вернуться живым.

Стоял прекрасный воскресный вечер; набережные были полны публики; над Невой вздувались паруса; играла музыка и били фонтаны – в общем, империя праздничным днем. Кататься в толпе, замечу, не очень удобно, но тут уж без выбора. Второй год любимое место питерских роллерблейдеров, памятник архитектуры Кировский стадион сносится ради строительства нового стадиона. Сторонники проекта упирают на то, что новый проект будет шедевром технической мысли Кисе Курокавы, а скептики утверждают, что единственный смысл разрушения старого – в освоении средств, и что японца Курокаву позвали ради прикрытия, как звали до этого ради неосуществленного строительства Мариинского театра Доминика Перро: прозрев, и Перро, и Курокава из России бежали.

Но это так, к слову. Я же летел по праздничной картинке империи, счастливый, как бог, и соблазнительный, как дьявол; свернув с Биржевого моста на Кронверкскую протоку, улыбнулся обильно толпившейся милиции, ни на секунду не задумавшись, имеет ли милиция отношение ко мне. В ушах были наушники от плеера, губы у стражей беззвучно шевелились; я их строй проскочил за секунду. То, что они меня собираются бить, я понял позже, когда сквозь музыку услышал свистки и меня, догнав, схватили откуда-то сбоку.

Схвативших было трое. Они являли, с поправкой на время, троицу Никулин-Вицин-Моргунов. Бить меня собирался толстозадый ментяра, в руку вцепился мертворожденный сержант-женщина, рядом мялся кривобокий и кривозубый подросток-курсант, с болтавшейся в ступе воротничка шейкой. Такие обычно растут в деревнях в самых убогих хатах: они, мечтая о выходе в люди, карьеру делают не через курсы комбайнеров, а через школу милиции, со временем эволюционируя в толстозадых ментяр.

Вот представьте, любезный читатель, что это вы летите с насыщенной эндорфинами кровью по прекраснейшему в мире виду, а вас хватают и собираются бить. Я, конечно, не знаю, что вы при этом думаете, но я лично испытал мысль из числа двойных, хорошо описанных Достоевским в «Братьях Карамазовых».

Первая мысль была, что 10 июня в Петербурге завершается Международный экономический форум, и, следовательно, сановники с форума изволят откушивать в плавучем ресторане «Летучий голландец», жандармы же их охраняют, перекрыв все дороги вокруг, дабы подлая чернь, вроде меня, не нарушала покой.

Вторая же мысль состояла в том, что я отчетливо, почти на физиологическом уровне вдруг понял, почему Вера Засулич стреляла в Трепова, Степан Халтурин готовил убийство Александра II, а Александр Ульянов – Александра III. Более того, в эту секунду я в некотором смысле стал одновременно Засулич, Халтуриным и Ульяновым-старшим (получается, меня правильно схватили).