Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем

А третьей одновременной мыслью, не описанной Достоевским, но несомненно распускавшейся в моем воспаленном мозгу, была та, что сегодня Россия в своем развитии вернулась вовсе не в СССР, то есть в странную и чуждую русскому духу утопию, где милиция охраняла народ, а не бар от народа. Мы вернулись к нормальной, естественной и единственно возможной форме существования страны, дихотомия которой выражена формулой: «здесь барство дикое и рабство тощее», а также «страна рабов, страна господ».

Более того: никогда, ни в какие времена жизнь у нас, в России, другой не была – и, подозреваю, никогда другой и не будет. Про «возвращение в СССР» мы же твердим, будучи сбиты с панталыку формой, вроде советских песен или советских названий: на самом же деле, милиция (слово, подразумевающее в противовес полиции народность) – она никакая не милиция, а жандармерия: в той степени, в какой ОМОН – это не особый милицейский отряд, а казаки с нагайками (то-то ряженое казачество так добивается прав ОМОНа!).

Хотите понять, что сегодня в стране происходит? Проводите параллель не с правлением Брежнева, а, условно, Николая Второго, тем более, его управленческие таланты, на мой невзыскательный вкус, равны менеджерским талантам Владимира Путина. В стране есть две группы: баре и быдло, между ними мятущаяся прослойка напрасно сочувствующих быдлу интеллигентов, вчерашних разночинцев. Невиданный экономический подъем подогревает сочувствие, усиливает социальные сдвиги и порождает революционные ожидания, то есть разговоры, что деление на тиранов и рабов несправедливо и надо это дело, на европейский манер, прекратить. Вот, 9 января (ну, или какого-то там мая) в Петербурге прошел мирный «Марш несогласных», который казачество покрошило. Шествие, как полагает государь император, было устроено на деньги германских агентов, которым выгодно ослабление российской империи, и Каспаров – немецкий шпион и агент. Что, я что-то не так описал?

Между тем деление на бар и быдло – не столько требующая разрешения несправедливость, сколько симбиоз, существовавший, повторяю, во все времена и являющийся сущностью русскости.

Если в Европе в Средние века стеной обносили города, страхуя от разорения не только барона с вассалами, но и свободных ремесленников, составляющих основу городов, то в России кремли защищали лишь бояр да попов, оставляя подлый люд в чистом поле под ударами (подлый люд, несмотря на это, яростно защищал именно кремль, а не свои дома: к вопросу о симбиозе). В Европе социальные потрясения означали смены социальных устройств (начиная с голландской революции 1566-го), а в России – лишь смену элит, причем борьба во имя справедливости приводила только к репрессиям: вспомните декабристов. У нас такая страна, и другой она быть может, либо лишившись русского населения, либо перестав быть Россией – что, в сущности, одно и то же, и что есть крайне интересный проект, но пока не о нем.

Сейчас же хочу поделиться тремя простенькими соображениями.

Первое: в российской жизни не надо ничего принципиально менять (да-да, я понимаю, что Сурков этой идее рукоплещет, но он, возможно, рукоплещет и в театре – это ж не повод, чтобы не идти на спектакль). Сочувствие униженным и оскорбленным – доброе чувство, но не повод, чтобы приводить их во власть. Представьте, что оппозиция победила и что Касьянов – премьер, а Немцов – президент. Оба будут гонять по Кутузовскому с мигалками: собственно, оба уже и гоняли. Среди оппозиции особняком только Лимонов и Каспаров, первый из которых натуральный Бакунин, а второй – не столько агент Европы, сколько либеральствующий барин, эдакий Некрасов: немножко попашет – попишет стихи. В единственном удавшемся случае построение нового социального строя в России привело к тирании столь кровавой и мерзкой, что померкла Ходынка. СССР стал более-менее терпим, лишь когда обрел привычное деление на номенклатуру и совков, чему совки в массе были только рады. То есть, еще раз: любые изменения в России – это изменения не социального строя, а внутри строя. Из грязи можно попасть в князи (или в мрази, что обычно одно и то же): история дает массу примеров, взять хоть Меншикова. Хотя можно, не рассчитав силы, из князи попасть в грязи: привет Ходорковскому, который, наверное, не раз пытался припомнить, чем закончилось житие Меншикова в Березове.

Второе: тем, кому мерзки оба клана, остается возможность побыть пресловутой прослойкой, причем не без комфорта, имея доход выше раба, но не имея политических рисков бар: надо только держать баланс. Кажется, именно это и имел в виду империалист Дима Быков, сказав как-то, что любит империю за возможность спрятаться в ее складках (ну да, в прозрачной демократии не спрячешься). И кто бы сказал, что пышущий жаром Быков, эдакий Алексей Толстой нашего времени, некомфортно живет?

Третье: надо получать удовольствие от восстанавливаемой связи времен, о которой так грезила интеллигенция во времена СССР. От созерцания картины Руси и России, воссоздающейся на глазах. Ну да, квартал под Мариинский театр снесли, а театр не построили; ну да, небоскреб «Газпрома» убьет небесную линию Петербурга. Но Николай Второй вообще планировал снести часть петербургского центра под строительство «возвышенного метро» (представляете Северную Венецию с сабвэем?) Не нравится ста сорокаметровый небоскреб? – не надо участвовать в его строительстве и надо терпеливо ждать, пока средства на зачистку района под стройку будут освоены; тогда там вместо газпромовского гиганта возведут квартал элитного жилья. Что же до справедливости, то в Петербурге в 1913-м году судили группу строительных подрядчиков, наворовавшихся на двухсотлетии города: время ускорилось, и нам, возможно, надлежит ждать не 2013-го, а всего лишь 2008-го.

Зато оглянитесь по сторонам: нынешний переход России на дореволюционные рельсы делает ясными многие прежде туманные картины: мечта историка! Как пел Окуджава, «а прошлое яснее и ясней». Вот я долго не мог понять, как после революции народ-богоносец мог крушить храмы и допускать расстрелы попов – а теперь, после попыток ввести основы православия в школах, после пасхальных служб со словами: «Дорогой Владимир Владимирович», очень даже пониманию. Потому что православие в России есть не вера в бога, а вера в русское – с барством и рабством – устройство жизни. Исчезнет устройство – рухнет и православие, сохранившись на уровне кружка ревнителей старины. Сегодня вообще очень понятно, откуда взялась революционная ситуация в России в 1905-м и в 1917-м. Понятно, например, почему Морозову давали заигрывать с революционерами: просто его не успели отправить, отобрав собственность, в Краснокаменск.

Конечно, общественное устройство по принципу «барство-рабство» есть вещь опасная в том смысле, что постоянно провоцирует смену элит: шантрапа, пробравшись во власть, хамеет и перестает ощущать запросы толпы. Но с другой стороны, хамство – это глубинный настрой толпы: какой обладатель на последние деньги купленного «жигуленка» не мечтает на джипе сгонять с дороги тех, кто на «Жигулях»? И значит, мягкая смена элит успокаивает толпу, в отличие от революции – а мягкая смена элит скоро нам предстоит.