Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем

Я сказал, что был случай, когда бармен неловко опрокинул мне на рукав горящий абсент, но я преспокойно сидел и ждал, покуда он, кудахча, не собьет пламя тряпкой, поскольку знал, что спирт не горит, а горят пары спирта – то есть, исходя из неопалимости пиджака, все же не делал выводов о святости бара.

– Вы богохульствуете! – вскричала та женщина, что потолще.

– Вовсе нет, – ответил я. – Просто я знаю химию. Если пасхальный огонь являет собой чудо, то есть нарушение законов природы, эту отмену можно зафиксировать – измерив, например, температуру огня. Меня интересует мнение ученых, а не паломников. Я, знаете ли, атеист.

– Сатанист ты, – сказала толстая, логично (для нее) перейдя на «ты» (далее она не произнесла ни звука, даже при прощании: я для нее перестал существовать).

– Вы агностик? – спросила тонкая. – Как Гайдар?

Мы вышли с ней из купе, где благодатью больше не пахло. Я объяснил, что агностики – это те, которым не хватает данных ни признать бога, ни отвергнуть. А я именно атеист – примерно такой же, каким она является по отношению к Зевсу, Озирису или Вицлипуцли. И атеизм мне много что дает: например, возможность смотреть на церковь как на социальный институт, а на религиозные тексты как на тексты (и, должен сказать, легенды и мифы Древней Греции в изложении Куна мне кажутся более логичными, чем легенды Ветхого Завета в изложении Моисея).

– Так нельзя, – сказала тонкая. – У нас православная страна. У нас президент православный. Вы, получается, против народа. Сходите в церковь, поставьте свечку. Может, на вас снизойдет. На меня снизошло, и я просветлела.

– А что именно на вас снизошло? – спросил я, понимая всю обреченность вопроса. – Буддизм? Ислам? Христианство? Какой именно бог, и в каком именно виде? Католическом, протестантском, лютеранском, свидетелей Иеговы, адвентистов седьмого дня, баптистском? На меня тоже снисходит – когда я жену целую или закатом любуюсь. Вы мне можете хотя бы сказать, в чем символ вашей веры? Что вы вообще под православием понимаете?

– Это душой чувствовать надо, – сказала тонкая, глядя на меня, как врач на безнадежного больного. – Если вы русский, то православный. Поставьте свечку!

В общем, женщина не врала.

По данным центра Юрия Левады, начиная с 1999-го, более 50 % россиян считали себя православными (в 1989–1990-м – 30 %).

В 2002-м (данные РОМИР) православными себя считали уже 70 %, при этом из них только 51,3 % верили в бога.

То есть безбожный православный – это и есть ключевая фигура нашего времени. Вот он ходит в церковь (на Пасху – святить куличи и яйца, и еще на Рождество, а далее – когда окажется рядом, то есть по случаю), вот он крестится и кладет поклоны, передает записочки за упокой и здравие, а главное – ставит свечку, то есть отдает деньги за веру Он обращается к священнику, дабы тот крестил, венчал, отпевал. Он «что-то такое» в церкви чувствует. И, главное, он чувствует, что те, кто чего-то такого не чувствуют, – что они не такие. Они как бы не русские. И этих ненастоящих русских вокруг много: начиная от «плохих» мусульман (потому что есть еще «хорошие» мусульмане, у которых есть верховный муфтий и татарский президент Шаймиев: эти «наши», правильные, государственные) до католиков, которые пытаются перевербовать в свою бесовскую веру смущенные души ну в каждом буквально храме. (Я преувеличиваю? Ничуть! Последний раз об опасности прозелитизма, то есть обращения в свою веру на чужой канонической территории, мне говорил архиепископ Волоколамский Иларион, еще недавно бывший архиепископом Венским, – то есть занимавшийся в Австрии, с моей точки зрения, примерно тем же, чем католики, с точки зрения владыки Илариона, занимаются в России. Когда же я ему это заметил, он сказал: «В отличие от католиков, православные в чужом храме не проповедуют». Я вот все пытаюсь отыскать: где, в каких православных храмах ксендзы охмуряют Козлевичей?!)

Не буду утверждать, что перечисленные выше обряды наш средний православный совершает механически: вовсе нет. Например, он искренне и жарко молится (или, по определению писателя Амброза Бирса, просит отмены законов Вселенной в пользу одного признающегося в своей ничтожности просителя): чтобы господь помог сдать сессию, не дал уволить со службы, излечил паховую грыжу, склонил банк на выдачу кредита, вразумил сына (мужа, тещу, жену), а еще оставил место на паркинге перед офисом.

То есть церковь для среднего православного является местом совершения сделки. Я тебе – свечку, ты мне – выполнение желаний. О да, этот средний православный (как и вообще все среднее) не слишком умен, начитан, просвещен, – но он невероятно, фантастически гибок, потому что опыт всех предыдущих поколений научил его: не прогнешься – не выживешь.

Он знает (точнее, «что-то такое чувствует»), что в системе социального распознавания «свой – чужой» «своим» тебя делают не убеждения и разум, а соблюдение внешних формальностей. Сегодня, чтобы выглядеть «своим», нужно быть крещеным и пару раз в год ходить в церковь: атеиста в «Единую Россию», может, и примут, но в политбюро (или как там оно называется?) ему ход заказан.

Точно так же во времена юности моих попутчиц для социальной стратификации было важно вступать в пионерию, комсомол, в партию, сдавать Ленинский зачет и посещать Ленинскую комнату со строгой иерархией чинов, напоминающей девятиуровневую небесную канцелярию (Серафимы, Херувимы, Престолы, Господства, Силы, Власти, Начала, Архангелы, Ангелы – интересно, кто-нибудь сегодня еще верит, что Там, Наверху все устроено именно так?).

Чтобы считаться в СССР своим, в построение коммунизма было верить не обязательно – примерно как в бога сейчас – но важно было соблюдать обряды. И – существенный момент! – «душой чувствовать», что Ленин хотел как лучше и что в коммунизме «что-то такое есть».

Чувствование «душой» (а не рассудком) вообще очень помогает находить спасительную тропинку в окружающем тебя социальном буреломе.

Система распознавания «свой – чужой», так легко воспринимаемая моими согражданами в ущерб поиску истины, по причине чего в России равно легко устроить на месте храма бассейн, а на месте бассейна храм (я даже думаю, что и бассейны, и храмы у нас надлежит делать разборно-сборными) – она не есть результат добровольного общественного договора.

Она есть результат директивы, спускаемой сверху российским государством, то есть труппой людей, использующих власть в собственных интересах. Попробую показать на примере.

В 2003 году тогдашний президент России Владимир Путин, встречаясь с тогдашним главой Русской зарубежной православной церкви митрополитом Лавром, произнес примечательную фразу: «Нет большего блага для церкви, чем служение родине». К 2003 году Владимир Путин был воцерковленным православным: нам, во всяком случае, показывали его в храме со свечой, и рассказывали, что у него есть духовник – наместник Сретенского монастыря архимандрит Тихон (тот называл президента «искренне верующим и знающим Бога»). Причем православным Владимир Путин был новообращенным, поскольку большую часть жизни прожил коммунистом и атеистом, без чего его не взяли бы в КГБ (вариант, что Владимир Путин всегда был тайным православным, я с негодованием отвергаю: тогда получается, что он изнутри КГБ работал на развал СССР, а о развале СССР Владимир Путин всегда искренне сожалел). Это я пишу безо всякой задней мысли или, упаси боже, издевки: путь из Савлов в Павлы предпочтительней обратного хотя бы потому, что на Савле есть кровь, а на Павле – нет. Просто новообращенным свойственно говорить глупости: знаю, сам таким был. Но умный священник глупости поправляет.