Ларри Коллинз - Горит ли Париж?

И все же, как это ни странно, для некоторых пленников гестапо депортация в Германию означала облегчение. Многие из них, как Ивонна Панье, бретонская журналистка, содержавшаяся во «Френе», были уверены, что все, кто останется после последнего конвоя, будут расстреляны. Для таких людей, как капитан Филипп Кёэн и Луи Арман, любой исход казался лучше, чем ежедневная угроза пыток в здании гестапо по улице Соссе. Кёэн, заместитель резидента разведывательной службы Жада Амиколя, и Арман, железнодорожный служащий, организовавший подпольную сеть Сопротивления на французских железных дорогах, были во «Френе» новичками. Гестапо еще не оставило надежды выжать последние све-деиия из этих измученных пытками людей. Для них каждый новый день означал возможность того, что их заберут из тюремных камер и доставят в камеры пыток на улице Соссе.

А в нескольких милях — и световых лет — от «Френе», в квартире по улице Монтрозье, 1, у окна стоял толстяк в шелковом халате с монограммой. В уме он перебирал имена всех немцев, которых знал в Париже. Рауль Нордлинг, генеральный консул Швеции, знал многих. В течение четырех лет он руководил заводами фирмы СКФ, выпускавшими подшипники для вермахта. Как дуайен консульского корпуса в Париже, он регулярно присутствовал на всех официальных церемониях. Стоя у своей коллекции картин импрессионистов, Нордлинг методично перебирал в памяти всех известных ему людей, кто мог бы навести его на немца, которого он разыскивал именно в тот день. Он знал его только по имени Бобби. Они встретились лишь однажды, в 1942 году, на террасе кафе «Ше Франси», что на площади Альма. Их познакомил один из немногих немцев, которому Нордлинг доверял, бизнесмен из Берлина. Швед подозревал, что он был связан с абвером — германской военной разведкой.

После той встречи его друг сказал: «Если вам когда-нибудь понадобится открыть любую дверь в Париже, обратитесь к Бобби».

Преследуя именно эту цель, Рауль Нордлинг в то утро ломал голову над тем, кто бы мог его вывести на Бобби. Двери, которые он хотел открыть, были дверями камеры Пьера Лефошё, Луи Армана и остальных политических заключенных в Париже. Нордлинг знал, что в Кане и Ренне отступающие эсэсовцы уничтожили всех заключенных. Он был уверен, что то же самое произойдет в Париже. На сегодняшний день он ничего не добился. Теперь Нордлинг решил обратиться к новому командующему парижским гарнизоном. Но ему было нужно, чтобы кто-то подготовил почву. Он был уверен: именно Бобби, если его удастся найти, сможет это сделать.

В эти минуты Эмиль «Бобби» Бендер запаковывал свой последний чемодан в реквизированной квартире по улице Эле, 6. Через несколько часов он покинет Париж. Его шеф, полковник Фридрих Гарте, глава абвера во Франции, приказал ему явиться вечером в Сент-Мену, однако у Бендера были другие планы. С помощью абверовского пропуска он намеревался в тот же день выехать в Швейцарию, встретить свою любовницу в Цюрихе и на том закончить для себя войну.

Это расставание будет печальным для седеющего сорокапятилетнего пилота первой мировой войны. Под «крышей» представителя швейцарской целлюлозно-бумажной фирмы он действовал в Париже в качестве агента абвера с 18 июня 1940 года. Его первым заданием было проникновение во французские деловые круги и составление донесений на них. Затем ему поручили деликатную работу по выявлению и реквизированию драгоценностей, продажа которых в Швейцарии давала твердую валюту для финансирования программы абвера по глобальному шпионажу. Но Бендер занимался не только этим. С 1941 года он был одной из ключевых фигур в антинацистской сети, созданной в абвере.

Телефонный звонок Нордлинга застал его всего за несколько минут до выхода из квартиры. Швед раздобыл наконец-то номер его телефона у немецкого офицера Эриха Пош-Пастора фон Камперфельда, австрийца по национальности, тайно сотрудничавшего с Сопротивлением. Бендер оставаться не хотел. Но после долгих уговоров пообещал шведу задержаться «на несколько дней», пока не сделает все от него зависящее для освобождения заключенных. Бендер решил, что у него еще будет время пересечь границу Швейцарии.

С его стороны это была большая ошибка. Через две недели он попадет в плен к французам. Но в течение этих двух недель он в значительной мере вернет свой долг этому городу, в котором, несмотря на свой зрелый возраст, был известен лишь как повеса, — долг за те драгоценности, которые вытряхнул из парижских сундуков.

Генералу Вальтеру Варлимонту, стоявшему в одиночестве в зале для совещаний в ставке фюрера, затемненные светомаскировкой строения штаба Верховного главнокомандования вермахта казались призрачным городом. Снаружи лес был неподвижен. Волки и шакалы больше не нарушали тишину растенбургской ночи своим воем; минные поля и ряды колючей проволоки под напряжением, окружавшие ОКВ, давно отогнали их в более отдаленные укрытия. Их рычание сменили другие звуки: гудение вентиляционных механизмов, постукивание телетайпа и, прежде всего, перезвон телефонов, которые двадцать четыре часа в сутки уносили нервную энергию Вальтера Варлимонта и сотен таких же, как он, чьи жизни вращались вокруг наступавшего дважды в день момента, когда на своих стратегических совещаниях повелитель «третьего рейха» изрекал решения, определявшие ход войны.

Как всегда в таких случаях, Варлимонт прибыл на совещание на полчаса раньше. Варлимонт, только что вернувшийся из поездки на Нормандский фронт, отвечал за подготовку всех совещаний. Левой рукой он прижимал кипу рабочих бумаг, правой — рулоны карт Генерального штаба, по которым через некоторое время Гитлер будет изучать последние донесения с фронтов. После 22 июля Варлимонт отказался от привычки носить бумаги в портфеле из телячьей кожи. Он был слишком горд, чтобы согласиться на унизительный обыск, которому подвергали всех стоявшие у двери эсэсовцы в серой форме.

Сейчас Варлимонт разложил на столе огромную карту общей обстановки в масштабе 1:1 000 000 и планшеты по секторам в масштабе 1:200 000, на целлулоидных поверхностях которых оперативное управление ОКВ нанесло новейшую информацию о линии фронта.

В одном это совещание сильно отличалось от всех других, на которых Варлимонт присутствовал в ОКВ. В тот вечер, впервые после 21 июня 1941 года, Гитлер отбросил карты Восточного фронта, которые перед ним разложил генерал-оберст Йодль, и обратил внимание вначале на обстановку на западе. Фюрер напомнил Варлимонту «встревоженного зверя», когда в долгом раздумье склонился над разложенными перед ним картами. Затем из всех других карт он выбрал одну — масштаба 1:200 000.

В центре ее было огромное черное пятно, венчавшее три широких изгиба Сены. От него, словно нити паутины, расходились обозначенные на карте дороги. Эта черная масса означала контуры Парижа и его пригородов. Гитлер вынул стеклограф и быстро черканул по карте. Затем распрямился и объявил, что настало время подготовить оборону Парижа.