Ларри Коллинз - Горит ли Париж?

Де Голль, вспоминал позднее Эйзенхауэр, «сразу же попросил нас пересмотреть позицию по Парижу. Он без обиняков заявил, что существует серьезная угроза городу со стороны коммунистов».

Он предупредил Верховного главнокомандующего, что если тот промедлит, то рискует столкнуться с «катастрофической политической ситуацией в городе, которая может даже отрицательно сказаться на военных усилиях союзников».

Несмотря на глубокое уважение к суждениям де Голля, Эйзенхауэр отказался изменить свои планы. Де Голль подозревал, что его колебания имели политическую подо‘ плеку. Верховный главнокомандующий будет позднее настаивать на том, что причины были «чисто военными». Эйзенхауэр считал, что было «слишком рано». Он по-прежнему был обеспокоен тем, что «мы могли бы ввязаться там в чертовски тяжелый бой».

Перед ссутулившимся, озабоченным человеком, шагавшим к самолету Мармье, ответ Эйзенхауэра ставил жестокую дилемму. Де Голлю приходилось принимать ужасное решение. Несколькими минутами ранее он намекнул стоявшему напротив хмурому американцу, каким оно может быть. Подчеркнуто корректный де Голль заявил Эйзенхауэру, что освобождение Парижа является столь первостепенной задачей для Франции, что, если у него не будет другого выхода, он готов вывести 2-ю Французскую бронетанковую дивизию из подчинения командованию союзников и направить ее в Париж своей властью. Париж для де Голля имел столь решающее значение, что он был готов ради этого разорвать четырехлетние союзнические связи.

Обернувшись к своему обеспокоенному помощнику, де Голль, прежде чем забраться в «локхид», спросил: «Где генерал Леклерк?»

Для коммуниста, возглавлявшего парижские ФФИ, перемирие Нордлинга, уже начинавшее устанавливаться в городе, было актом измены. Как только полковник Роль узнал об этом, он направил все свои силы на то, чтобы сорвать его. Этот грубоватый бретонец считал перемирие личной и политической изменой. В течение четырех лет, ведя в одиночку подпольную борьбу, он ждал этого момента, когда сможет вступить в открытый бой с поработителями своей страны. И никто не посмеет лишить его этого боя.

Точно так же, как его голлистские соперники готовы были применить любую тактику, чтобы установить в городе перемирие, Роль использовал все средства для того, чтобы помешать ему. По телефону, через курьеров и лично Роль подтверждал свою вчерашнюю команду: «Приказываю начать восстание. До тех пор, пока на улицах Парижа будет оставаться хоть один немец, мы должны сражаться». Своим хорошо дисциплинированным боевикам из отрядов ФТП он отдал срочный приказ атаковать немцев, где бы те ни находились. Он не позволит, чтобы звуки перестрелки исчезли с улиц Парижа. Тишина будет означать, что перемирие принято. К полудню в помощь Ролю коммунисты начали расклеивать на стенах города тысячи плакатов, осуждавших прекращение огня как трюк, предпринятый с целью «уничтожить рабочий класс Парижа» и позволить «тем, кто переполнен страхом и ненавистью к народу, провернуть свои грязные делишки».

И для голлистов, и для их противников общим полем битвы было массивное здание Префектуры полиции. В лабиринте его кабинетов и коридоров обе фракции сражались за контроль над ним. Они спорили почти с такой же страстью, как сражались с немцами накануне. Морис Кригель-Вальримон, коммунист, заброшенный в Префектуру, чтобы переманить рядовых полицейских из-под контроля голлистов, призывал их не подчиняться своим командирам. Во время одной из таких перепалок Александр де Сен-Фалль, казначей голлистов, схватил коммуниста за пухлую руку. «Если вы будете продолжать это ваше восстание, — гневно кричал он, — эта рука покроется кровью тысяч убитых парижан». Вальримон, вспоминал позднее Сен-Фалль, недоуменно уставился на свою руку.

Через несколько дверей в другой совещательной комнате молодой помощник Жака Шабан-Дельмаса Лоррен Крюз умолял своего собеседника согласиться на перемирие. Он был в отчаянии, ибо платой за этот политический шаг коммунистов будут 200 тысяч убитых и почерневшие руины города. Сидевший напротив флегматичный человек смотрел презрительно. Затем, грохнув ладонью по столу.

Роль ответил не менее страстно, чем его оппонент. Крюз никогда не забудет его слов.

— Париж, — провозгласил Роль, — стоит 200 тысяч мертвых.

Мало-помалу в результате настойчивого подстрекательства со стороны Роля восстание вновь обрело ту силу, которую было потеряло в начале дня. По всему городу дисциплинированные группы руководимых Ролем ФТП обстреливали проходящие немецкие патрули. Немцы, многие из которых насмехались над перемирием фон Хольтица, с готовностью открывали ответный огонь, а то и сами начинали стрельбу. Словно распускаемый свитер, перемирие начало разваливаться.

Те, кто из любопытства или по привычке вышел в это воскресенье прогуляться, оказались застигнутыми внезапным перекрестным огнем. Те из домовладельцев, кто несколько часов назад с радостью вывешивал в окнах трехцветные флаги, вдруг обнаружили, что они стали мишенью для немецких патрулей.

В извивающихся переулках между Сеной и Сен-Жермен-де-Пре, на улицах со столь причудливыми названиями, как Ша-ки-Пеш и Жи-ле-Кёр [23], замаскированные отряды ФФИ устроили засаду на четыре грузовика с немецкими солдатами. Некоторые из них в горящей одежде, вспыхивавшей от брызг «коктейлей Молотова», с воплями носились по этим боковым улочкам — живые факелы в тысячелетнем рае для жаждущих развлечений.

И город начал организовываться. На тайных типографиях люди, печатавшие ранее подпольные газеты, перешли на выпуск листовок о том, как сделать «коктейль Молотова» или построить баррикаду. Аптекари Парижа, у которых имелись запасы бертолетовой соли, становились содержателями городских арсеналов. Давно и, тайно организованные госпитали были переданы для нужд Сопротивления. В квартирах и лавках студенты-медики и юные девушки организовывали клиники скорой помощи. Добровольные санитары с носилками, большей частью подростки, заняли свои места по всему городу. В Лез-Алле складские рабочие — члены ФФИ — захватили все продовольствие, которое смогли найти, для нескольких ресторанов, превращенных в суповые кухни. Они предлагали голодным и нуждающимся в продуктах горожанам по тарелке горячего супа в день.

Но нигде во всем бурлящем городе работа Сопротивления не была организована с таким вкусом, как в квадратном сером здании на площади Пале-Рояль. Здесь, в Доме Мольера, мужчины и женщины из «Комеди Франсэз», национальной труппы Франции, превратили этот классический театр в госпиталь и укрепленный баррикадами опорный пункт. Мари Бель, королева французского театра с хрипловатым голосом, Лиз Деламар и Мони Дальме, две самые красивые молодые, актрисы, перерыли свои гардеробы в поисках ночных рубашек XVII века, которые превратились в униформу медсестер. Среди добровольных санитаров был и спокойный человек в роговых очках. Он выбрал ночное дежурство, поскольку полагал, что будет поспокойнее и он сможет изложить на бумаге свои личные впечатления от этих дней. Его звали Жан Поль Сартр. В бойлерной актеры сломали бережно охранявшийся тайник с оружием. Чтобы пополнить свои жалкие запасы, они разграбили собственные сундуки с реквизитом. Жак Дакмин надел костюм французской армии времен первой мировой войны и сохранил старый «винчестер», который ему выдали для этой роли. Другой актер — Жорж Маршаль, кудрявый кумир молодежи, — вооружился редким, старинным оружием — короткоствольным ружьем с раструбом, изготовленным в XVIII веке.