Ахмед Рушди - Шаг за черту

Гламурные фотографии Аведона часто затрагивают тему красоты и ее недолговечности. В одной из его недавних, совершенно сюрреалистических, серий топ-модель Надя Ауэрманн представляет образцы высокой моды в обществе живого скелета — скелет, разумеется, фотограф. Девушка и смерть — само по себе крайне эффектное зрелище, а тут оно еще дополнено нарядами от лучших современных модельеров. Возможно, Аведон просто подшучивает над самим собой, скелет — это такой величавый старик; возможно, он намекает на то, как короток век топ-модели. Однако не менее симптоматична его неподдельная готовность подвизаться в этой дорогостоящей, глянцевой, донельзя коммерциализованной и в высшей степени экстравагантной отрасли текстильной промышленности. Он явно не из тех художников, что живут в башне из слоновой кости.

Тем отчетливее контраст с его портретами. Портреты Аведона — это его пустая сцена, его разрушенный очаг. Я не устаю удивляться: неужели обязательно вот такое вот вытворять с немыслимыми красавицами — залеплять им лица сосульками, заставлять их танцевать со скелетами, — чтобы на фотографии они выглядели интересно? Притом что «некрасивые» лица из реальной жизни получаются хорошо, даже (или только) если они не приукрашены.

Хороший фотопортрет должен отражать то, что внутри. Картье-Брессон и Эллиот Эрвит [87] [Анри] Картье-Брессон (1908–2004) — выдающийся французский фотограф, отец фоторепортажа, фотожурналистики. Эллиот Эрвит (р. 1928) — известный американский фотограф (родился в семье эмигрантов из России), известен черно-белыми снимками, выполненными в иронической манере. ловят тех, кого снимают, на лету; чаще всего их работы столь осмысленны по одной причине: объект не заметил, что его фотографируют. У Аведона куда более формальный подход: белый задник, великолепный старомодный аппарат — на треноге, снимающий на пластины. В такой обстановке полную неподвижность должно сохранять насекомое, а не лягушка.

Я наблюдал многих фотографов за работой. Помню Барри Латегана в его аккуратной беретке, щелкавшего меня во время интервью, — каждый раз, когда ему нравилась моя реплика, он кивал. В результате я смотрел только на него и уже сильно зависел от его кивков: мне уже требовалась его похвала, я работал только на него. Помню, как Салли Соумс уговорила меня растянуться на диване, а сама, чтобы получить нужный ракурс, фактически устроилась сверху — ничего удивительного, что на этой фотографии у меня очень мечтательное выражение лица. Помню, как лорд Сноудон переставлял мебель в моем доме, собирая вокруг меня все «индийское»: картины, кальяны. В результате получился кадр, который лично мне не очень нравится: писатель в экзотической обстановке. Иногда портрет готов у фотографа в голове еще до того, как вы начали работать, и тогда ваше дело плохо.

Я наблюдал многих фотографов за работой, но ни один из них не ограничивался таким малым количеством кадров, как Аведон с его старомодным фотоаппаратом. Я всегда гадал: то ли он заранее знает, чего хочет, то ли довольствуется тем, что получается: ведь мистер Аведон — чрезвычайно занятой человек. Кто-то дает ему больше, кто-то меньше — так, может быть, это мы, непрофессиональные модели, знающие свою внутреннюю сущность гуда лучше, чем внешнюю, и составили ему репутацию великого фотографа? Стоит ли обнажать свою суть перед объективом или фотограф и сам выявит ее своим волшебством?

Он ставит меня именно в ту позу, которую задумал. Мне велено не смещаться ни на миллиметр, а то фокус собьется, это невероятно важно. Я должен целую вечность сохранять, на лице одно и то же выражение. Ловлю себя на мысли: вот как я выгляжу, когда меня заставляют выглядеть именно так. На фотографии будет человек, занятый чем-то нелепым и непривычным. Потом, мысленно пожав плечами, я сдаюсь на милость великого человека. Это же сам Ричард Аведон, говорю я себе. Черт с ним, пускай снимает, не спорь.

Два кадра: один снят в комнате, я в длинном черном плаще, другой — тоже в комнате, очень крупный план, на мне черная рубашка в полоску. Сначала показывают крупный план, и, честно говоря, он меня ошарашивает и опечаливает. Вид совершенно сатанинский. Сразу возникают претензии к фотографу, хотя куда больше претензий к собственному лицу. Когда мы с Аведоном встречаемся в следующий раз, он сразу же говорит: «Ну что, совсем фотография не понравилась?» Мне не удается выжать из себя ни улыбки, ни похвалы. «Очень уж темная», — говорю я. «Вторая к вам куда добрее», — утешает он меня. Другая фотография — это та, которая воспроизведена здесь. По счастью, мне она действительно нравится. Я не уверен, что «добрая» — подходящее слово (точнее говоря, уверен, что «добрая» — слово неподходящее: я в некоторые моменты выгляжу доброжелательно и даже жизнерадостно — этот момент явно не из тех), но я, в сущности «доволен» тем, как на ней получился. У меня голова правильной формы — далеко не на всех фотографиях она правильной формы, — борода не топорщится, а на лице выражение умудренной меланхолии, которое, не скрою, я довольно часто подмечаю в зеркале. Черный японский дождевик выглядит просто великолепно.

Сам ты всегда смотришь на собственную фотографию не так, как на нее будут смотреть другие. Ты надеешься, что худшие твои черты не так уж заметны. Ты надеешься, что не вышел похожим на кочан капусты. Ты надеешься, что, случайно увидев твою фотографию, люди не слишком перепугаются.

Сейчас я попробую взглянуть на свой снимок так, будто на нем изображен кто-то другой. Ричард Аведон не стремился создать фотопортрет жизнерадостного писателя, которому море по колено. Как мне кажется, он хотел создать образ писателя, пережившего много горестей. Как мне кажется, на фотографии до некоторой степени видна пережитая боль, но, кроме того, надеюсь, на ней видна способность терпеть и противостоять. Это очень выразительная фотография, и я благодарен Аведону за солидарность, а еще — за внятность и выразительность его портрета.

Все это до боли похоже на роман, но только этот роман отнюдь не сказочного толка, хотя история Дианы начиналась как настоящая сказка; и это не мыльная опера, хотя, видит бог, длинная мучительная сага семьи Виндзоров сопровождалась обильной стиркой грязного белья. Мне приходит на ум роман Джеймса Балларда «Автокатастрофа», по которому Дэвид Кроненберг недавно снял фильм, вызвавший громкие вопли протеста со стороны блюстителей нравственности, особенно в Великобритании. Горькая ирония этого горестного события заключается в том, что темы и коллизии, разработанные Баллардом и Кроненбергом, темы и коллизии, которые многие в Англии назвали порнографией, с такой смертоносной точностью повторились в реальности во время автомобильной аварии, унесшей жизни принцессы Дианы, Доди аль-Файеда и их нетрезвого шофера.