Ахмед Рушди - Шаг за черту

Когда заходит речь о положительных сторонах интервенции, возникает еще большее смятение. Кажется, мы не знаем, нужен нам всемирный полицейский или нет. Если международному сообществу — в наши дни это выражение практически сделалось эвфемизмом, обозначающим Соединенные Штаты, — не удастся быстро вторгнуться в Руанду, Боснию, Косово, его будут критиковать за неудачу. И его с жаром критикуют повсеместно, когда оно вторгается — когда американские бомбы падают на Ирак или когда американские агенты помогают в поимке лидера Курдской рабочей партии Абдуллы Оджалана.

Совершенно очевидно, что те из нас, кто находит убежище в pax Americana [206] Американский мир (лат.). Название внешнеполитической доктрины, которая утверждает доминирующее положение США в мире. Это выражение появилось сразу после Второй мировой войны, когда благодаря монопольному владению атомной бомбой США считали себя вправе навязывать всеобщий мир на собственных условиях. , испытывают сильные сомнения на его счет, а Соединенные Штаты, разумеется, продолжают изумляться неблагодарности мира. Глобализирующей силе американской культуры противостоит невероятный альянс, который включает в себя едва ли не всех — от культурно-релятивистских либералов до убежденных фундаменталистов, плюралистов и индивидуалистов всех мастей, не говоря уже о размахивающих флагами националистах и отдельных сектантах посередине.

Сейчас экологи выражают большое беспокойство по поводу угрозы биологическому многообразию Земли и вероятности того, что примерно пятая часть всех населяющих ее биологических видов может в скором времени исчезнуть полностью. Некоторым глобализация представляется сходной социальной катастрофой со столь же тревожными перспективами для сохранения истинного культурного многообразия, выживания драгоценной мировой индивидуальности — индийского в Индии, французского во Франции.

Посреди грохота глобальной защитной реакции очень мало внимания уделяется некоторым наиболее важным вопросам, вызванным феноменом, который, нравится нам это или нет, вряд ли исчезнет в ближайшем будущем. Существуют ли, например, в действительности культуры как отдельные, чистые, защищенные от влияний данности? Нет ли смешения, адюльтера, нечистоты, помеси в самом сердце идеи современности и не обстояло ли дело именно так на протяжении всего полного потрясений столетия? Не ведет ли нас неумолимо идея чистой культуры, требующей немедленного отторжения всякой чужеродной грязи, к апартеиду, к этническим чисткам, к газовым камерам? Или, если посмотреть с другой стороны, имеются ли иные универсалии, помимо интернациональных конгломератов и интересов сверхдержав? И если по какой-то случайности окажется, что существует некая универсальная ценность, которую можно, справедливости ради, назвать «свободой», чьи враги — тирания, ханжество, нетерпимость, фанатизм — являются врагами всех нас; если эта «свобода» в странах Запада распространена более, чем где-либо еще на Земле; и если в мире, существующем здесь и сейчас, а не в какой-нибудь недосягаемой Утопии, власти Соединенных Штатов, — лучший из существующих гарантов этой «свободы», в таком случае не будет ли противодействие распространению американской культуры означать борьбу не с тем врагом?

Договариваясь, против чего протестуем, мы начинаем понимать, за что сражаемся. Андре Мальро [207] Андре Мальро (1901–1976) — французский писатель и культуролог, герой французского Сопротивления, министр культуры в правительстве де Голля (1958–1969). верил, что третье тысячелетие должно стать эрой религии [208] Или же нет. Теперь кажется весьма вероятным, что наиболее часто цитируемое высказывание Мальро: «Двадцать первый век станет веком религии или не настанет вовсе», которое, как считается, он произнес незадолго до смерти, попадает в категорию ничего не значащих замечаний, типа: «Сыграй еще разок, Сэм» или «Ну, заходите к нам в гости». Я с облегчением это узнал. Приятно, что наконец-то не приходится думать о Мальро — до сих пор считавшемся столь искушенным в вопросах религии — как о старом болване. — Авт. . Я бы сказал, пожалуй, что оно должно стать эрой, в которую мы наконец-то перерастем нашу потребность в религии. Однако перестать верить в бога вовсе не означает ни во что не верить. Существуют фундаментальные свободы, за которые нужно бороться, и не стоит предоставлять угнетенных женщин Афганистана их судьбе или обрекать счастливые в своем обрезании страны Африки на то, чтобы «культурой» там называлась тирания. И конечно же, обязанность Америки — не злоупотреблять своим доминирующим положением, а наше право — критиковать подобные злоупотребления, когда они имеют место быть, — например, когда в Судане бомбят ни в чем не повинные фабрики или в Ираке бессмысленно убивают мирных граждан [209] Или когда администрация Джорджа Буша пытается навязать всем нам бесполезный противоракетный щит и, вероятно, новую гонку вооружений, либо игнорирует договоренности по защите окружающей среды, достигнутые в Киото, либо не желает подписать соглашение об отказе от химического оружия… Несмотря на все попытки Буша сделать США мировой парией, остается очевидным, что американская культура нам не враг. Глобализация сама по себе не проблема, зато проблема — несправедливое распределение глобальных ресурсов. — Авт. . Но наверное, нам еще необходимо подумать, прежде чем так запросто выносить обвинительный приговор. Нет ничего враждебного нам в сникерсах, бургерах, голубых джинсах и музыкальных клипах. Если молодые люди в Иране требуют теперь проведения рок-концертов, кто мы такие, чтобы критиковать их культурное разложение? Помимо них существуют настоящие тираны, с которыми необходимо бороться. Давайте не будем отвлекаться от цели.

Апрель 1999 года.

Недавно я спросил у Вацлава Гавела, чем его так восхищает звезда американского рока Лу Рид [210] Лу Рид (р. 1942) — американский рок-музыкант, вокалист и гитарист, автор песен, один из основателей и лидер рок-группы Velvet Underground («Бархатный андеграунд»). . Гавел ответил, что переоценить значение рок-музыки для чешского Сопротивления в тот его мрачный период, который начался с Пражской весны и закончился падением коммунизма, просто невозможно. Я начал мысленно рисовать себе картину: лидеры чешского Сопротивления оттягиваются под Velvet Underground, слушая I’m Waiting for the Man, или I’ll Be your Mirror , или All Tomorrow’s Parties, между тем Гавел с серьезным видом добавил: «А откуда вы думаете, взялось название „бархатная революция“?» И, конечно, я решил, что это одна из его убийственных шуточек, но угадал лишь отчасти, потому что шутка обнажила неявную истину, истину, видимо, целого поколения фанатов рок-музыки, для которого идеи рока и революции неразрывно связаны. You say you want a revolution, — посмеивался над нами Джон Леннон. — Well, you know, / We all want to change the world («Вы говорите, что хотите революции. Ну конечно, / Все мы хотим изменить мир»). Через много лет я стал думать, что никакой связи между ними нет и это всего лишь юношеский идеализм. Потому, узнав, что рев и световые эффекты рок-н-ролла вдохновили настоящую революцию, я даже растрогался. Просто пришел в восторг [211] Разумеется, это была не шутка. Позже я выяснил, что Гавел сказал то же самое, и совершенно серьезно, Лу Риду. — Авт. .