Эндрю Соломон - The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

Гости, приезжавшие в Советский Союз по официальной линии, видели этот самый «принцип», и им не удавалось заметить, насколько он далек от реальной жизни. Официальным гостям в любой стране ее всегда показывают с самой выгодной стороны, но на Западе выгодный свет не отбрасывает столько тени, чтобы в ней могла спрятаться повседневная жизнь страны. В Москве можно жить совсем по-разному, но иностранные посетители не замечали, что живут «в принципе», потому что так было легче, потому что западные средства массовой информации слишком быстро отказались от образа СССР как некоей ужасной страны, населенной врагами и шпионами, и заменили ее картинкой СССР, где счастливо расцветают новые свободы. Люди с Запада приезжали сюда, чтобы почувствовать вкус этих свобод, но их глубокое самодовольство не позволяло им заметить, что страна, в которую они приехали, очень отличается от той, что они себе воображали.

Те, кто устраивал официальные и полуофициальные выставки, как правило, приглашали на открытие группы заинтересованных лиц с Запада. Такие мероприятия, организованные почти столь же торжественно, что и «Сотбис», проходили в таком же полузакрытом искусственном мирке. Британские выставки Фрэнсиса Бэкона и Гилберта и Джорджа помогал организовывать некий довольно напыщенный молодой человек, настолько занятый своим имиджем главного связного между Лондоном и Москвой, что и не замечал ничего вокруг. «Ситуация? Какая ситуация?» – спрашивал он, когда кто-нибудь пытался поговорить с ним о трудностях, с которыми приходится сталкиваться художникам в Москве. Как-то на приеме в честь одного из выставлявшихся в СССР художников к нему подошло некое важное советское официальное лицо и спросило, как ему понравились перемены, произошедшие в СССР. В ответ молодой человек улыбнулся и сказал таким тоном, как будто кто-то похвалил его галстук: «Гласность – это просто прелесть, правда? Кажется, всем она так нравится».

И в углу грянула цыганская музыка.

Нет, государство больше не пыталось скрыть убожество, в котором живут художники-авангардисты, скрыть, что материалы для работы по-прежнему недоступны для них, так как они не члены Союза, утаить, что они потеряли веру в советский образ жизни, но и не обрели веру в западный, что за год путешествий по разным странам они утратили свой способ самовыражения и что эти поездки имели не только положительные, но и вполне разрушительные последствия. Никто не пускался в длинные рассуждения по поводу того, устояла ли их внутренняя цельность перед лицом ряда компромиссов, страдали ли они от последствий этих компромиссов, никого не интересовало, имел ли связанный с Фурманным массовый психоз не только положительные, но и отрицательные стороны. Это был вопрос неподобающего сопоставления разных социальных категорий, которое люди из мира советского официоза не пытались откорректировать. Представители международного художественного мира на Западе принадлежат к верхнему слою среднего класса. Борющиеся за выживание западные художники не разъезжают по Парижам, Кёльнам, Нью-Йоркам, Лондонам и Миланам до тех пор, пока не добиваются благосклонного внимания этих столиц мирового искусства. Даже художники, противостоящие такой ситуации, в конце концов принимают ее со знаком «плюс» или «минус». А приняв, они вступают в отношения с миром богатых коллекционеров, серьезных дилеров с их вызывающим зависть образом жизни, небогатых, но очень умных критиков – с миром приемов, коктейлей, вернисажей и разговоров о высоком. Некоторые из людей, устраивающих все эти приемы, очень милые, другие – самовлюбленные и ужасно неприятные. Для того чтобы попасть в этот мир, нужно быть в правильной компании, нужно обладать уверенностью в себе и умением видеть цель.

Хотя советским художникам-авангардистам удалось войти в этот мир с легкостью людей, для которых все это вполне естественно, все равно этот мир очень сильно отличается от чего бы то ни было в СССР. Советские художники это понимали и никогда об этом не забывали. Но приезжавшие в СССР иностранцы, которые сами были частью западного арт-мира, об этом не знали. Люди, которые должны были бы обладать достаточной проницательностью, ошибочно принимали отношения между официозом и художниками за такие понятные для Запада отношения между богатыми и бедными. Они считали, что ездить по Москве на огромных ЗИЛах и есть в дорогих валютных ресторанах – это то же самое, что ездить на лимузинах и есть в дорогих ресторанах в Нью-Йорке. Западная система не идеальна, в ней много коррумпированности и несправедливости, каждую неделю в газетах появляются новости о каких-нибудь очередных позорных историях, но западная система родилась и выкристаллизовалась не из безумия Ленина или жестокости Сталина, не из самовлюбленной напыщенности Хрущева или Брежнева. Горбачев – замечательный человек, но его стремление к всеобщему благу должно еще пробиться через бесконечную цепочку подчиненных, большинство из которых – а у кого еще есть навыки такой деятельности? – пришли в политику, как и он сам, в брежневские времена. Люди, занимающие административные должности в Союзе художников и в Министерстве культуры, в большинстве своем не являются какими-то инфернальными злодеями, это просто люди, которые сознательно принимали участие в работе системы, отличавшейся беззастенчивой и жестокой несправедливостью. Люди, живущие в СССР жизнью бедняков, – это далеко не всегда те, у кого не хватает образования, целеустремленности или кому мешают жизненные обстоятельства, часто это люди, которые не хотят или не могут работать на систему подавления, поэтому она и исключила их из своей системы распределения жизненных благ.

Конечно, это несправедливо, что в Америке у богатых есть дома с кондиционерами, а бедные вынуждены умирать от жары. Это ужасно, что у некоторых американцев есть личные водители и горничные, а у других нет даже дома. Но, хотя на Западе богатые тоже угнетают бедных, прежде всего своей социальной безответственностью, это угнетение не является частью тщательно разработанной системы самовосхваления любой ценой, которая существовала в СССР многие годы. Быть гостем на официальном приеме в Москве означало участвовать в советской системе, и только собственная слепота не позволяла таким гостям понять это.

В июле 1989 года мне пришлось провести некоторое время с одним американским художником-перформансистом, о котором я когда-то писал для одного английского издания и тогда же познакомился со всем его окружением. Как-то утром я шел по проспекту Маркса, небритый и в плохом настроении, как вдруг раздался приятный голос: «Какая приятная неожиданность!» Я обернулся и увидел одну особу, с которой познакомился в Америке, элегантную и бойкую, она улыбалась мне дружеской улыбкой. «Заходи, заходи», – сказала она, и я очутился в номере люкс гостиницы «Националь», где обнаружил толпу людей, с которыми познакомился, когда писал свою статью. Тут был сам художник, его семья, его друзья, его ассистенты, его рекламщики, какие-то еще незначительные фигуры – няни, пилоты частного самолета, на котором он прилетел, целая команда переводчиков и прислуга с непроницаемыми лицами. Они привезли с собой микроволновую печь, продукты, которых хватило бы для того, чтобы открыть небольшой супермаркет, американскую туалетную бумагу и носовые платки, французскую минеральную воду и множество других вещей. Все были в такой одежде, что прошлогодние наряды на «Сотбисе» рядом с ними показались бы просто безвкусицей. В номере присутствовал рояль, более тысячи роз было расставлено везде, где только возможно.