Николай Костомаров - Руина, Мазепа, Мазепинцы

Петру, ни его ближайшим советникам. Вот, например, что делалось

16 октября, когда Мазепа находился еще в Киеве. Была ночь. Его

писарь Орлик, находившийся у него в помещении, занят был

каким-то длинным писанием. Мазепа несколько раз обращался к

нему из внутренних комнат: <���Скоро ли ты кончишь? Есть еще иное

дело!> Писание было, наконец, окончено, и писарь положил его на

стол перед гетманом. Мазепа сидел за столом и держал в руке

письмецо в небольшом конверте. Он сказал: <���Княгиня Дольская через одного волоха прислала мне вот это

письмецо, зашивши посланцу в шапку. Я знаю наперед, что она

все одно да то же пишет, а черт ее просит об этой

корреспонденции: когда-нибудь эта безумная баба меня погубит! Недаром

говорится: у женщины волос длинен, а ум короток. Возможное

ли дело, чтоб одна баба глупым своим умом обманула меня!

Распечатай это письмо и прочти>.

Орлик приблизился к свечке, которая заслонена была зонтиком

от глаз Мазепы, вскрыл конверт и достал оттуда цифирное письмо, писанное княгинею Дольскою, а в это письмо вложено было другое, маленькое, запечатанное письмецо. Полагая, что и это последнее от

той же княгини, и не присмотревшись хорошенько к печати, Орлик

распечатал и другое - и уже после того заметил посредине при

печати слова: Stanislaw Krol. Писарь не сказал ничего гетману и

сам прежде пробежал это письмо короля Станислава. Мазепа, видя, что писарь долго молчит и не читает вслух письмо, сказал: 586

<���Зачем ты так долго медлишь и не читаешь? Ты ведь привык

читать без перевода цифирные письма: ведь к ним у тебя есть

ключи>.

<���Я, - отвечал Орлик, - и без ключа прочитаю княгинино

цифирное письмо, но здесь есть письмецо от Станислава, для

которого не нужно и ключа>.

<���От Станислава? Это невозможно!> - воскликнул Мазепа.

<���Возможно! - отвечал Орлик. - Здесь и подпись имени его, и печать>.

<���Дай сюда!> - сказал Мазепа, взял и тихо прочитал. Тогда он

показал такой признак ужаса, что упустил из рук на стол письмо

и произнес такие слова: <���О, проклятая баба, ты погубишь меня!>

Он потом долго сидел молча, задумавшись. Молчал и Орлик.

Наконец, обратившись к своему писарю, гетман сказал: <���Что мне

делать с этим письмом? Посылать ли его к царскому величеству

или удержать?>

Орлик сказал: <���Ваша вельможность, сам изволишь рассудить

высоким своим разумом, что надобно посылать: этим самым и

верность свою непоколебимую явишь, и большую милость у

царского величества поищешь>.

Мазепа замолчал и опять долго сидел, погруженный в думу, потом приказал Орлику читать цифирное письмо от княгини

Дольской.

В этом письме княгиня извещала Мазепу: посылала она в

Саксонию ко двору Станислава ксендза-тринитара, и тот ксендз выехал

оттуда в тот самый день, когда шведское войско выступило в

Польшу. Ксендз привез с собою письмецо к Мазепе от короля

Станислава, который, кроме того, приказал словесно передать Мазепе, чтоб

он начинал замышленное дело прежде, чем шведы приблизятся к

украинским границам. Ксендз привез еще проект трактата с

Мазепою и с целым войском Запорожским. Княгиня просила Мазепу

прислать за ним какого-нибудь своего доверенного.

<���Тут, - говорит Орлик в своем письме к Яворскому, - я

припомнил себе, что Мазепа видался с этим ксендзом-тринитаром

во дворце княгини Дольской, куда заезжал с дороги, ворочаясь

из Жолквы. Тут мне становилось ясно, что Мазепа замыслил что-

то лукавое>.

<���Сожги передо мною это письмо>, - сказал Мазепа.

Орлик исполнил приказание. Мазепа долго сидел и молчал.

<���С умом борюсь, - сказал он наконец, - посылать это письмо

к царскому величеству или не посылать? Посоветуемся еще

утром, - прибавил он, - а теперь иди себе в свою квартиру и молись

Богу, да, яко же хощет, устроит вещь. Может быть, твоя молитва

приятнее, нежели моя. Ты по-христиански живешь. Бог то видает, что я не для себя чиню, а для вас всех, для жен и детей ваших>.

587

<���Пришедши в свою квартиру, - рассказывает в том же

письме Орлик, - я взял денег два рубля, вышел и стал раздавать

нищим и нищенкам, лежавшим в кущах (шалашах) на улице, и

в богадельне Печерского монастыря. Я делал это с тем

намерением, чтобы Всемогущий Бог освободил меня от обстоящих бед

и отвратил Мазепино сердце от лукавого предприятия. Нищие, валявшиеся на улице, бранили меня, когда ночью я толкался в

их кущи: они не милостыни от меня надеялись, а опасались

воровства; однако же, услышавши от меня слова, поняли, что я не

вор, отворяли дверцы шалашей и принимали милостыню>.

Прошла ночь. Рано утром на другой день позвали Орлика к

гетману. Когда писарь вошел, гетман сидел уже за своим столом, а перед ним лежал крест с частицею животворящего древа.

Мазепа произнес Орлику такую речь: <���До сих пор я не смел

тебе объявлять прежде времени моего намерения и открывать

тайну, которая вчера тебе открылась случайно. Не то чтоб я в твоей

верности сомневался, - я никогда о тебе не подумаю, чтоб ты

заплатил мне неблагодарностью за толикую к тебе милость, за

любовь и благодеяния и стал бы моим предателем, - но я

рассуждал так: ты человек умный и добросовестный, однако еще

молод и недостаточно опытен в таких оборотах. Я опасался, чтоб

ты в беседах с великороссиянами да и с нашими всякого чина

людьми или по доверчивости, или по неосторожности да как бы

не проговорился об этом секрете и тем самым не погубил бы

меня и себя. Но так как теперь это случайно не утаилось, то я

призываю Всемогущего Бога во свидетели и присягаю тебе вот в

чем: не для приватной моей пользы, не ради высших почестей, не ради большего обогащения, не для иных каких-нибудь

прихотей, но ради всех вас, состоящих под властью моею и под моим

региментом, ради жен и детей ваших, ради общего добра матери

нашей бедной Украины, для пользы всего Войска Запорожского

и народа малороссийского, для возвышения и расширения

войсковых прав и вольностей хочу я при помощи Божией так чинить, чтоб вы с женами и детьми вашими и отчизна с Войском

Запорожским не погибли как от московской, так и от шведской

стороны. Если ж бы я, ради каких-либо моих приватных прихотей, дерзал так поступать, то пусть побьет меня и на душе, и на теле

Бог в Троице Святой Единый и невинные страсти Христовы!>

Он поцеловал крест с частицею животворящего древа и, обратившись к писарю, продолжал:

<���Я в тебе уверен крепко и надеюсь, что ни совесть твоя, ни

доблесть, ни честность, ни прирожденная шляхетная кровь не