Николай Костомаров - Руина, Мазепа, Мазепинцы

ходили в Крым запорожцы; но Калга перед мурзами стал

защищать своего союзника: <���брат за преступление брата не должен

отвечать>, говорил он. Дорошенко, тем не менее, не мог уже

слишком полагаться в данное время на прочность побратимства с

татарами, раздраженными за козацкий набег. Много татар тогда же

ушло в Крым; Дорошенко с часу на час опасался, чтоб орда не

взволновалась и не принудила своих салтанов помириться с

ляхами, даже и ценою выдачи ляхам козацкого гетмана. Дорошенко, предупреждая беду, сам первый послал коронному гетману

предложение помириться и обещал склонить к примирению Калгу с

салтанами и мурзами. Собеский согласился, соображая, что не

безопасно раздражать до крайности обоих врагов. Дорошенко

легко убедил Калгу мириться с Собеским после того, как татары, узнавши, что делается в их отечестве, разбегались из стана.

Собеский отправил к татарам узнать расположение их вождей

ротмистра Рощица, у которого был брат, принявший магометанскую

веру. Рощиц привез известие, что татары между собою так

говорили тогда: <���видно, Бог нас покарал за то, что мы пошли воевать

на своих прежних побратимов-поляков; за то Бог и наслал на

наш край Козаков>.

Прежде поляки вступили в переговоры с татарами. Калга от

имени хана присягнул считать друзьями союзников польского

короля, врагами его неприятелей. Гетман Собеский обещал

приложить старание, чтоб выплачено было следуемое хану жалованье, и

извинялся, что исправный платеж его был в последнее время

задержан по причине смут, господствовавших в Польше. Салтан именем

ханским обязывался не пускать в пределы Речи-Посполитой

татарских загонов из всяких орд, подвластных хану, и освободить всех

105

польских пленников, находившихся в Крыму, между ними и Ма-

ховского; коронный гетман именем короля обещал так же поступить

и с татарскими пленниками. Наконец, Калга обязался на

возвратном пути с ордою не распускать по сторонам загонов.

По окончании договора с татарами составлен был договор с До-

рошенком, состоявший из взаимных обещаний. Он гласил так: Дорошенко обещал покориться власти польского короля и просить его

принять все Войско Запорожское в милость Речи-Посполитой, а

Собеский обещал выпросить у короля всеобщую амнистию козакам, но с условием, чтоб они вперед не искали протекции у иных

монархов, а повиновались бы единому законному своему королю, и

воротили захваченные имения как королевские, так и панские. По

просьбе Дорошенка коронный-гетман обещал приказать белоцер-

ковскому коменданту Стахурскому не делать обид русским людям, возвратить захваченные церковные вещи и вывести часть своего

отряда из Белой-Церкви для облегчения местных жителей. Наконец, Собеский обещал именем короля и Речи-Посполитой не нарушать

привилегий русского духовенства. Окончательное установление по

всем вопросам, касавшимся недоразумений между козаками и

Польшею, могло быть делом сейма, и для этой цели Дорошенко

пошлет своих послов на сейм в Варшаву.

Со стороны Дорошенка не было тут ни малейшей искренности.

Он тогда примирялся с коронным гетманом только потому, что

видел раздражение своих союзников татар, взволнованных

внезапным известием о набеге Серка и Рога. Не думал Дорошенко

входить в продолжительную дружбу с поляками, а тем менее

подчинять польскому королю Украину. Народ украинский был

слишком озлоблен против поляков и расположен был скорее

подчиниться бусурманской державе, чем католической Польше. У

Дорошенка, как и у многих тогдашних малороссиян, была одна

задушевная мысль - сделать Украину самобытной державой. Но

после Андрусовского договора с такою задушевною мыслью

невозможно уже было опираться ни на Москву, враждуя с Польшею, ни на Польшу, отступая от Москвы; обе заявили себя враждебно

национальным стремлениям Козаков; приходилось

противодействовать разом двум державам - и московской, и польской, а между

тем внутри Украины отнюдь не было ни согласия, ни ясности

стремления. Искателям самобытности представлялось тогда

единственным средством ухватиться за что-нибудь третье, за такое

сильное, чтобы оно хотя временно могло равно действовать и

против Московского Государства, и против Польши за Украину: таким третьим для Дорошенка тогда являлась Турция. Это была

единственная могучая соседняя держава, не имевшая повода

дружить ни с Польшею, .ни с Москвою - и притом держава с

большими военными силами; она, казалось, одна могла пособить Ук-

106

раине. Не ужасала Дорошенка отдача христианской Украины в

подданство мусульманскому государю. Пример молдавских и ва-

лахских господарей, данников Турции, ласкал его надеждами, что

Украине сжиться с Турцией было возможнее, чем с Московским

Государством и с Польшею. Надеялись, что Турция оставит

Украину под ее собственным местным управлением, не нарушая ни

веры, ни обычаев, и довольствуясь только некоторого рода вас-

сальною зависимостью. Разумеется, такой план имел только

кажущуюся верность в будущем. Не все козаки, как мы уже

замечали, разделяли с Дорошенком его склонность к Турции, и народ

малороссийский вообще ни за что не согласился бы очутиться

под властью турецкого падишаха, по давнему преданию считая

такую власть тяжелым бусурманским ярмом.

Народ в правобережной Украине, как и в левобережной, в

большинстве своем расположен был к соединению с Москвою. И

Дорошенко, следуя за влечениями своего народа, не прочь был

сойтись с Москвою и подчиниться <���восточному царю>. Его лично

в данное время располагало и то, что брат его Григорий, взятый

в плен в Москву, по ходатайству вселенских патриархов был

обласкан царем Алексеем Михайловичем и хвалился этим в своих

письмах к брату гетману. В сентябре (15-го числа) киевопечер-

ский архимандрит Иннокентий Гизель, человек глубоко

уважаемый в Малороссии за свое благочестие и ученость, услышавши, что Дорошенко имеет намерение отдаваться в протекцию Турции, пытался отклонить его и указывал на то, что <���бусурмане, по

закону своему, должны искоренять христиан, и оттого-то под их

обороною христианские народы греческие, словенские и многие

выгублены, и самый народ русский во все концы земли в неволю

запроважен и без милости мучим>. От имени православной церкви

и всего духовенства архимандрит обращался к гетману с таким

молением: <���извольте, ваша милость, склониться лучше

по-прежнему под державу и оборону его царского пресветлого величества, и ваша милость себе вся желаемая у его величества подлинно