Дмитрий Павлов - На пути к Цусиме

Утром 6(19) декабря Nord Express сделал 10–минутную остановку во французском Льеже, где русских делегатов уже ждали репортеры, которые примчались из Парижа. Но Казнаков от интервью отказался наотрез (европейские газеты потом отмечали «умелую скрытность» адмирала), а Штенгер, сжимая заветный портфель, даже прятался от назойливых журналистов в туалете. Один Кладо охотно делился с подсевшим к нему в купе корреспондентом «L’Echo de Paris» своими впечатлениями о войне, попутно разбирая чемодан, набитый приветственными телеграммами, адресами и письмами почитателей. Беседовали, конечно, по–французски. Подоспевшему корреспонденту «Times» Кладо самонадеянно заявил, что «гулльский инцидент», по его мнению, не должен помешать грядущему англо–русскому сближению [201].

В Париж экспресс прибыл ровно в четыре часа дня. С Gare du Nord делегаты в сопровождении советника российского посольства А. В. Неклюдова, военно–морского атташе Г. А. Епанчина и приехавшего накануне Рачковского отправились на Rue de la Paix в гостиницу «Мирабо», а вечером вся компания ужинала у Епанчина дома. Праздновали приезд и поздравляли Казнакова, который оказался именинником вдвойне: во–первых, поскольку звался Николаем (на дворе был Николин день), а во–вторых, потому, что в этот именно день в свое время получил бриллиантовые знаки к ордену Св. Александра Невского. Отметили и недавнее производство Гавриила Епанчина в капитаны 2–го ранга. После третьего бокала адмирал заснул, но этого никто не заметил: всех очаровала юная, почти девочка, жена военно–морского атташе.

Наутро адмирал Казнаков с адъютантами отправился в Елисейский дворец представляться президенту Лубэ, а затем на набережную d’Orsay в Министерство иностранных дел, в бело–золотом (в стиле Людовика XV) зале которого в тот же день под его, как старшего по чину, председательством должно было состояться первое распорядительное заседание международной следственной комиссии. Штенгер и барон Таубе засели в гостиничном номере составлять описание инцидента — L’Expose des faits. Писали с русского черновика сразу по–французски, которым барон владел в совершенстве. Свидетели–офицеры, коротая время и согреваясь вином (третьеразрядная гостиница плохо отапливалась), разбрелись по комнатам и глазели на парижскую жизнь. Окна их номеров выходили на четырехэтажный ярко освещенный дом — салон модного портного, дамского «идола» Ворта, в подъезд которого из подкатывавших один за другим богатых экипажей и роскошных автомобилей впархивали изящные парижанки. Устоять перед парижскими соблазнами оказалось под силу не всем.

Казнаков получил назначение в Париж не случайно. Он имел репутацию не только многоопытного моряка и специалиста в вопросах морского права, но и знатока англо–саксонского флотского мира — в 1903 г. именно ему было доверено командование русской эскадрой, направленной с дружеским визитом в США; к тому же он свободно говорил по–английски. Беда была в том, что 70–летний адмирал был стар и дряхл. Он плохо слышал, много путал и говорил невпопад, быстро утомлялся и внезапно засыпал. Если верить воспоминаниям Таубе, Казнаков, например, усиленно расспрашивал коллег- адмиралов, «кто, собственно, был этот загадочный Мирабо, по имени которого был назван старый отель на рю де ла Пэ, в котором все мы остановились»; адмирал Фурнье превратился у него в «Мурнье» и т. д. [202]В общем, скоро стало ясно, что ему требуется замена. Чтобы не обижать заслуженного человека, под благовидным предлогом (для «доклада») по совету Нелидова император отозвал его в Петербург, и 18(31) декабря старик–адмирал уехал в полной уверенности, что своим внезапным отзывом обязан «проделкам императора Вильгельма», с которым морская судьба столкнула его в каком‑то иностранном порту чуть не 30 лет назад. После отъезда Казнакова председательство в комиссии перешло к французу Фурнье.

24 декабря (6 января) на смену престарелому Казнакову в Париж тем же Северным экспрессом прибыл 59–летний вице–адмирал Ф. В. Дубасов. На работах международной комиссии эти перемещения никак не отразились — после двух заседаний 7(20) и 9(22) декабря «комиссары» решили сделать перерыв и разъехались до конца рождественских праздников по домам. Дубасов поспел как раз к первому после этих «каникул» заседанию комиссии 27 декабря (9 января), когда был окончательно утвержден ее Reglement de procedure. Какие указания русский адмирал получил перед отъездом из Петербурга, неизвестно, но с его появлением дело сразу пошло полным ходом — было очевидно, что Россия стремится завершить расследование как можно скорее и ради этого готова пойти на дальнейшие уступки, всячески при этом избегая «вносить новое раздражение в общественное мнение России и Англии» [203], как выразился Неклюдов. В новой комбинации роль негласного дирижера российской делегации была возложена на посла в Париже А. И. Нелидова. О ходе работы следственной комиссии этот сановник, ни разу не почтивший ее заседания личным присутствием, узнавал из конфиденциальных донесений советника своего посольства Неклюдова, который выступал на ней в качестве официального представителя российского МИДа. Всего таких донесений сохранилось семь, и все они — весьма ценный и не известный до сих пор источник для изучения тайных пружин деятельности российской делегации на интересующем нас международном форуме.

Нелидов же утвердил и общую инструкцию делегатам. В ней говорилось: «Не желая вводить в работы Комиссии нового повода к распре и к возбуждению общественного мнения Англии, мы не должны непременно доказывать, что миноносцы, произведшие нападение на нашу эскадру, были куплены или снаряжены в Англии, или что английские моряки вербовались на эти суда; мы можем ограничиться лишь настойчивым утверждением того факта, что нападение действительно было, а для подобного утверждения вполне достаточными являются подробные, ясные и твердые показания наших трех морских офицеров; в дополнение же к этим показаниям весьма ценно свидетельство лоцмана Христиансена, видевшего накануне происшествия вблизи от Доггер–банка два неизвестной национальности миноносца, совершенно соответствующих по внешнему виду тем, которые произвели нападение на нашу эскадру; само собой разумеется, что, выказывая столь умеренный образ действий, мы вправе ожидать и с английской стороны умеренного и беспристрастного отношения к делу; в противном же случае, то есть если бы англичане стали стремиться во что бы то ни стало доказать, что никаких неприятельских судов вблизи места происшествия быть не могло и что наша эскадра ошиблась самым грубым образом, приняв именно рыбачьи пароходы за японские миноносцы, — то мы можем выдвинуть новый ряд свидетелей, показания коих указывают, хотя и несколько голословно, но весьма правдоподобно, на тайное снаряжение в Англии судов с неприязненною против русской эскадры целью и на вербовку английских матросов для этого предприятия» [204].