Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

Сознание постигшего себя разума – это безграничная вселенная, в которой вопросов больше, чем ответов. Что породило его: маленькие клеточки мозга, их сложная, запутанная система, неуловимая душа или что-то иное? По каким законам оно развивается? Почему сейчас любит, а завтра – ненавидит? Почему утром — дрим фолк, а вечером — хогаку с ее бамбуковыми флейтами? А посмотришь со стороны — ну, голова, ну, в ней мозги в двух полушариях, у кого-то больше, у кого-то меньше. Прошу, не смотрите на головы таким образом, иначе… Впрочем, обо всем по порядку.

Сознание же подопечных Общины – это бесконечность, помноженная на бесконечность, потому что наш разум в какой-то мере един. Мы очень хорошо слышим мысли друг друга, особенно когда находимся рядом, еще лучше ощущаем. И часто трудно определить, где заканчивается Я одного и начинается Я другого. Переплетите пальцы с любимой и любящей, пошевелите ими, глядя ей в глаза, – примерно так.

Но зачем нужна вселенная, если ее не дано исследовать? В чем смысл бесконечности, ограниченной запретами? Когда осознаешь эти два простых вопроса, случается «БУМ!», апокалиптический диссонанс. По крайне мере, так вышло со мной. Но не сразу, сначала я и не знал ничего ни о любви, ни о мозгах, ни об Общине, ни даже о хогаку. Была просто точка, вне времени и пространства, — самодостаточная, самосовершенная, самоникакая. И тьма была довольна. И свет был в покое. Пока не раздался щелчок и я не открыл глаза. Так произошло Событие!

Я смотрел и ничего не понимал. Возможно, и не знал, что ничего не понимаю. Все вокруг было лишено смысла ­– сплошной хаос коротких и длинных линий. Но вот я смог сопоставить их друг с другом и определил, что в них есть закономерности: из линий образуются фигуры, объекты с разными формой и цветом. Потом пришло понимание движения. Оказалось, объекты перемещаются относительно друг друга. В этом сложном взаимодействии родились понятия, конкретизирующие то, что я видел: имена и названия. Например, я осознал, что лежу на траве. Надо мной шелестела листва разнообразных деревьев, сквозь ветви угадывалось лиловое небо. Меня щекотали бирюзовые травинки и мох. Иногда сверху, с веток, падали крупные дождевые капли. В них гримасничали бордовые отражения. Рядом ползала, летала, шелестела мелкая живность. Было прохладно и хорошо. И совсем не жестко, как бывает, если спиной ощущаешь камни или обтесанное стекло (пока еще не вполне осознанные слова). Я обнаружил, что заключен в тело! Так появилось Пространство!

Вдруг картинка резко изменилась, мое тело начало переворачиваться независимо от моего желания, и перед глазами предстал странного вида зверек с вытянутой мордочкой и кучей иголок. Это был крупный еж. Он фыркнул, демонстрируя тем самым, что очень зол. Потом закопался мордочкой в мох -- по самые глаза. Две черные точки смотрели неотрывно на меня – зверь словно гипнотизировал! Долго, однако, не вытерпел: снова фыркнул, зашевелил усиками и настоятельно потребовал немедленно убраться с его дороги. Тогда все и началось. Я вспомнил. И Время обрело свободу!

Примятая луговая трава, стремясь выпрямиться, колола в спину. Настырный муравей лез и лез через раскрытую ладонь по своим муравьиным делам. Пастуху, светловолосому долговязому пареньку со слегка веснушчатым лицом, было хорошо лежать, уставившись в насыщенное лиловым цветом небо. Белая рубаха, шерстяные штаны, лапти, котомка с нехитрым скарбом — вот и все его богатство. Немного, но зачем ему больше в долгих переходах от одного пастбища к другому? Рядом пережевывала ковыль вперемешку со щавелем любимая овца Чара. Чуть дальше на лугу расположилась вся остальная отара — сотни белых овец и черных баранов, между которыми пугливо жались ягнята. За соседним лесочком резвилась шишига. Она пыталась соблазнить лугового. Тот не поддавался, и теперь они гонялись друг за другом.

Незаметно для себя пастух задремал.

Во сне ему привиделся странный город, засыпанный песком. Среди барханов и дюн торчали обломки зданий. Над городом разносился детский смех. Он то становился громче, то захлебывался, то почти затихал. А потом с ним заговорили:

– Ты меня слышишь?

— Да.

– Ты знаешь, где ты?

– Я во сне.

– Верно, сейчас ты во сне. Не бойся. Просто ответь на вопросы. Ты когда-либо сомневался в реальности окружающего?

– Нет. Мы говорим и думаем, мы видим и чувствуем, мы рождаемся и умираем. Мой мир полностью реален. Я в нем не сомневаюсь.

— И что ты думаешь о своем мире?

— Некоторые предпочитают видеть его уродство. Я же вижу в нем красоту. Хочется верить, что эта красота в итоге изменит мой мир.

— А ты не замечал в своем мире противоречий?

– Жизнь однообразна, все в ней построено на повторениях. Однако в любой день она может измениться – от одной случайной встречи, от одного незначительного события.

— А если я скажу, что лишь безмерные страдания приведут к исправлению этого мира, что ты на это ответишь?

– Я люблю свой мир и с нетерпением жду, когда он станет еще лучше. Что же касается страданий… Разве не боль заставляет нас двигаться дальше, и разве не в муках мы появляемся на свет?

Сонливое состояние было прервано тычками в ухо. Чара потребовала ласки. Пастух лениво погрузил руку в густую шерсть любимицы, почесал кожу под кудряшками. Овца не отставала.

-- Ну, зачем ты так? – пристыдил ее паренек. – Щекотно же. И не уговаривай, не пойду я к ним. Кому на этой свадьбе я нужен, только еще один рот корми. Не по обычаю? Пусть так. Зато не дам повода для мордобоя. Ладно, согласен, какая свадьба без драки, но почему достается все время мне?

Наконец Чара успокоилась и побрела в тень ольхи, где принялась за очередной пучок травы. Какой удивительно правдоподобный сон он только что видел! Как там одиноко – среди песков! Пастух всмотрелся в облако, висевшее прямо над ним. Чем больше он его разглядывал, тем меньше и меньше оно ему нравилось. И тогда он взял и изменил ему форму, придав схожесть с Чарой. Овца не обратила на проделку внимания, увлекшись сложным процессом поглощения пищи. Молодой человек нахмурился и в вишневость злосчастного облака добавил густоты. Оно немедленно набухло и приготовилось разразиться дождем. Осознав, что сам попадет под дождь, пастух отогнал облако поближе к старому барану. Тот считал себя вожаком отары и любил поупрямиться. Хлынул ливень. Баран заблеял и с обвисшей мокрой шерстью обиженно потрусил прочь [от паренька], словно понял, чья это проделка.