Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

Пастух задумался о том, чем бы ему еще заняться. Спать расхотелось. Можно было, конечно, покачать Луну – это размытое блюдце в четверть неба. Но его внимание привлекла скромная звезда, спрятавшаяся за светом солнца, которое с трудом справлялось с лиловостью неба и серебром Луны. Почему бы и нет? Он привычно сосредоточился, представил, как его рука дотягивается и затем выкручивает ее, словно шишку с лапы сосны. Звезда кометой сорвалась и понеслась к горизонту. Хорошо пошла! Голова закружилась, мир содрогнулся и нехотя встал на место.

– Как? Как ты это делаешь? – могли бы его спросить.

Однако он бы не ответил, только пожал плечами. Ведь при мысли об этом холодный пот покрывал его тело. Как правило, он об этом не думал. Да никто его и не спрашивал.

Заметно припекло голову. До реки идти было далеко и лениво, поэтому он потихоньку притянул к себе ветер. Посвежело. Облака ускорили свой бег. Между ними вновь выглянул глаз ослепляющего оранжевого солнца. Юноша играючи вернул парочку обратно и закрепил над собой. Хватило ненадолго. Что-то заставило их сорваться и понестись дальше по небесной глади. Когда же он постарался передвинуть облачко размером побольше, то наткнулся на заметное сопротивление. Разозлившись, дернул его к себе, однако кто-то потянул облако в противоположную сторону. Раз, два, и на третий рывок оно рассыпалось на несколько частей, которые тут же истаяли.

– Доигрался, Стрый! Не мог уступить? – проговорил паренек, не поднимаясь с травы.

– А когдай-то я тебе уступал? Во что надумал, – прозвучал в ответ молодой задорный голос невидимого собеседника.

– Давно в наших краях? В своей обители заскучал? – продолжил пастух, одновременно заставив ольху вытянуть сучья вверх и совершить поклон.

– Нравится мне у тебя: подданные не беспокоят, брат своим занудством не тревожит. – После этих слов трава начала кругами пригибаться вокруг пастуха. [Парень] встал и оперся на терновый посох.

– Как твои грифоны? – поинтересовался у Стрыя.

– Шевелят крыльями. Летают.

– Никогда не мог этого понять. Они же такие большие и тяжелые, а не падают.

– Бывает.

Воздух зарябил, в нем проявились контуры фигуры молодца, потом черты лица с намечающейся бородкой, и снова все развеялось дымкой.

– Так как же они летают? – Пастух направился в обход луга, пришло время проверить отару.

– Обыкновенно. И ты можешь, – тут же услышал в ответ.

– Я?! Нет, я не могу, люди не летают. Зачем ты обманываешь? Люди – не птицы.

Здесь, в междуречье Лучесы и Репейни луга были заливные, слишком тучные для отары. Но сегодня в доме старосты игралась свадьба, поэтому слишком далеко пастух не удалялся, мало ли что потребуется – мясо барашка или еще что-нибудь. Он думал и об этом, и одновременно о странных крылатых существах – грифонах. Стрый как-то показал одного, и теперь при встрече пастух каждый раз о них что-нибудь да выспрашивал.

– А ты попробуй, многое о себе узнаешь. У всех есть крылья, просто не всем они нужны, – звонко засмеялся собеседник и закружился вихрем.

Отара зашевелилась и пришла в движение. Пастух был вынужден прервать разговор: требовалось остановить надвигающийся хаос, иначе собирать овец придется дотемна. Когда он справился с проблемой и овцы опять скучковались, Стрыя рядом уже не было. Паренек схватил Чару за уши и принялся трепать ее из стороны в сторону, приговаривая:

– Какой же он непоседа, никогда не задержится, скажет слово и улетит.

Овце не понравилось такое обращение. Она попятилась, затем неожиданно села на задние ноги и завращала глазами. Пастух испугался за нее и, оббежав, принялся помогать ей подняться:

– Прости, родная, увлекся, прости.

Но Чара, видимо, решила умереть или просто очень обиделась, поэтому, невзирая на толчки [паренька], закатила глаза, потом закрыла их и упала на бок.

– Чара, это нечестно! Так ведут себя лишь избалованные барышни! Ты же не такая!

Овца открыла один глаз, повертела им, закрыла и осталась лежать на боку, будто эти слова ее не касались. Иногда она явно позволяла себе вольности. Ему же требовалось перед возвращением надрать лыка, поэтому он со вздохом оставил капризницу в покое и направился к своей котомке, под которой лежал топорик. Чара проводила пастуха взглядом и как только убедилась, что тот действительно уходит, вскочила и продолжила как ни в чем не бывало жевать траву.

К вечеру лыка было заготовлено достаточно. Юноша сощурился на заходящее солнце, спрятал в приметном дупле широкого вяза завернутый в материю топорик, перекусил куском сыра и корнем репы, запил родниковой водой и, обойдя отару, направил старого барана домой. Овцы послушно двинулись следом. Вскоре луг сменился редколесьем, где всего встречалось понемногу: берез, осин и даже дубов. Дальше лежала широкая долина, переходящая в пойму Лучесы. Приходилось внимательно наблюдать за овцами, отгоняя от них любопытную шишигу. Почему-то ей казалось, что это чрезвычайно весело – пугать животных, от ее проделок те шарахались и залезали во всякие буреломы.

Подойдя к речной мели, пастух невольно взглянул на стоявшую выше по течению у запруды водяную мельницу, колесо которой сейчас было застопорено. За мельницей возвышался на холме дом отца Милавы, полускрытый кустами черемухи, чьи ветви ломились от шаровидной черной костянки. Пастух остановился и подождал, пока отара медленно перейдет реку. Раз за разом он всматривался, ломая глаза, хоть и понимал – никого там нет. Темнота опускалась все ниже, солнце багровой полоской бросало лучи из-за его спины. Он же думал о Милаве – девушке с рыжей копной волос, еще недавно любившей носить короткие рубахи отца, дразниться и показывать мальчишкам язык, чтобы потом бежать от них, сверкая босыми пятками. Проказница и плутовка, она заигрывала со всеми, но не с ним. Наверное, виной тому была его неразговорчивость. Он дичился людей и общался преимущественно с овцами. Поэтому не оставалось ничего, кроме как высматривать издалека ее ленточки и ловить взгляд, чтобы сразу же отвести глаза. Подойти к ней было выше его сил. Особенно теперь, когда она выросла и превратилась в красную девицу.

За мелью начиналась наезженная дорога, которая, пропетляв между невысокими холмами, привела его к первым изгородям неукрепленной веси. В этом поселении испокон веков жили бок о бок любичи и рубежцы. В весь пастух вошел уже в полной темноте. Овцам не требовалось указывать дорогу: они сами разбились на группы и потопали к своим хлевам, где их встретили веселые домовята и серьезные волкодавы.

К сожалению, не пройти мимо дома старосты было нельзя. Землянка паренька находилась на самой восточной окраине, в то время как большая, состоящая из нескольких срубов, окруженная открытой верандой изба Броди, так звали старосту, занимала центральное место поселения. Пастух взял посох подмышку и осторожно начал пробираться вдоль изгороди. Ему не хотелось показываться на глаза веселящимся соплеменникам. Знакомые с его повадками домовята лишь осуждающе качали головами, волкодавы скалили зубы, но лай не поднимали. Свой как-никак. Со стороны освещенного многочисленными факелами дома доносились песни и смех, играла волынка, громыхали тяжелые чаши, наполненные лучшей медовухой и сурой, а он, словно тать, крался в ночи. Нет, безусловно, ему хотелось туда, но это значило бы терпеть насмешки и подзатыльники, завидовать танцующим и бояться сказать лишнего. Нет уж, обойдется. Только бы не выдал какой-нибудь упрямый баран или заблудившаяся овца.