В Соловьев - Довлатов вверх ногами

Сам взялся проталкивать мои питерские "крыши" в американские издательства, но книга вышла уже после его смерти. В соответствующей - он бы сказал "спекулятивной" - модификации: я добавила несколько его питерских фоток, редакторша придумала подзаголовок "Поэт и его город", а наш общий земляк Сол Беллоу сочинил предисловие. Может, сделать второй том про Нью-Йорк - не меньше ему родной город, чем СПб, да и списан с того же оригинала: оба - Нью-Амстердамы. А третий том про Венецию, метафизическую копию Петербурга: тот самый ландшафт, частью которого охота быть, то есть осесть навсегда - его мечта.

Сбылось: нигде столько не жил, сколько ему предстоит на Сан-Микеле.

Отец у него, кстати, был фотограф-газетчик.

Короче, ему я обязана профессией, хоть он и отрицал за фотографией статус искусства:

- Еще чего! Тогда и зеркало - искусство, да? В смысле психологии ноль, а как память - предпочитаю сетчатку глаза. Точность гарантирована, никакой ретуши.

- А как документ? - спрашиваю.

- Только как пиар и реклама.

Сама свидетель (и участник) такого использования им фотографии.

Звонит как-то чуть свет:

- Подработать хочешь, Воробышек?

- Без вариантов.

- И поработать. Снимаю на весь день.

- Какой ненасытный!

- Путаешь меня с Мопассаном.

- А ты, дядюшка, кто?

- Разговорчики! На выход. Не забудь прихватить технику. Мы вас ждем.

То есть вдвоем с котом, которого тоже нащелкала: фотогеничен.

Было это ещё до нобелевки. "Тайм" взял у него интервью для своей престижной рубрики "Профайл" и предложил прислать того же фотографа, что пару лет тому сделал снимок для его статьи в "My turn". На что он ответил: фотограф уже есть, и вызвал меня.

Я ему благодарна - снимок в "Тайм", думала, откроет мне двери ведущих газет и журналов, поможет в издании "Крыш", которые, несмотря на его протекцию, кочевали из одного издательства в другое. Не могу сказать, что заказы посыпались один за другим, но виной тому навязанная мне специализация. Мне предлагали снимать одних русских эмигре, а их здесь раз-два и обчелся. То есть знаменитых: Барыш да Ростр, да и те на излете артистической славы. До Солжа допущена не была, а потом он укатил на историческую родину. По означенной причине так и не стала папарацци. Единственный мой постоянный клиент - Мишель (не путать с другим Мишелем, которого ты предпочитал называть Мишуля, а моего Мишеля - Шемякой; коверкал всех подряд, и мы вослед, каждый значился у тебя под своим иероглифом, а то и двумя: Маяк, Лимон (он же Лимоша, а когда рассорились, обменявшись любезностями - ты его Свидригайловым от прозы, а он тебя поэтом-бухгалтером, - Лимошка), АА, Серж-Сергуня, Бора-Борух (он же Ребе), Карлик, Женюра, он же - Женька (не Евтух) - вот тебе, читатель, ребус-кроссворд на затравку). С Мишелем-Шемякой мы разъезжаем время от времени по свету, и я запечатлеваю его художественные достижения и встречи с великими мира сего для истории. Когда была с ним в Венеции - по случаю установки памятника Казанове, - узнала о смерти О.

Первая смерть в моей жизни.

Не считая Чарли.

Моего кота.

Вот что нас ещё сближало - любовь к кошкам, хоть наши фавориты и разнополы. Как и мы с тобой. У меня - самцы, у тебя - самки. Само собой: кошачьи. А Шемяка тот и вовсе двуногим предпочитает четвероногих - любых: котов, псов, жеребцов. У него целый зверинец. К сожалению, все породистые. И все - мужеского пола. Животных он считает непадшими ангелами - в отличие от человека: падшего.

Касаемо "Крыш Петербурга", то О помог не сам, а его смерть. Так получалось: я тоже имею с неё гешефт.

Однако в посмертной вакханалии все-таки не участвовала. Один мой коллега, который снимал его на вечерах поэзии, выпустил в здешнем русском издательстве огромный альбом, по тридцать-сорок снимков с каждого вечера, где один снимок от другого разнится во времени несколькими секундами. Фактически одна и та же фотография, помноженная на сто. Альбом фоточерновиков. Выпущенный во славу поэта, этот альбом на самом деле, набивая оскомину его "физией", развенчивает миф о нем. До России, слава богу, не дошел.

А вызвал он меня тогда в свой гринвич-вилледжский полуподвал, поразительно смахивавший на его питерские полторы комнаты, само собой, не одной меня ради. Мы с ним промучились четыре дня, которые я теперь вспоминаю как самые счастливые в моей жизни.

Тоном ниже: пусть не самые - одни из.

- Старичок такой из польских евреев, всех под одну гребенку, то бишь по своему образу и подобию, даже гоя превратит в аида, а меня и подавно сделал жидом, что не трудно, - объяснял он про отвергнутого фотографа, пока я устанавливала аппаратуру. - Мы с тобой, Воробышек, пойдем другим путем, как говорил пролетарский вождь. Моя жидовская мордочка мне - во где. Посему сотворим другую. Знаешь, древние китайцы каждые семь лет меняли имя?

- Не понимаю, - сказала я.

- Возьми телефонный справочник, открой на моей фамилии. Сколько там моих двойников? Сосчитай.

- Да на это полдня уйдет!

- Вот именно! Господи, что за имя для гения! Банальнейшая еврейская фамилия. Как там Иванов, а здесь Смит. С той разницей, что моя - и там, и здесь плюс в Лондоне, Париже, Иерусалиме и на Северном полюсе.

Так и есть. Однажды знакомила с ним американа (опять его выраженьице, да и вообще он весьма повлиял на формирование моего русского, который благодаря ему и сохранила в чужеязычной среде), прихвастнув, что нобелевец. "Как же, помню, - подтвердил американ. - В области медицины, если не ошибаюсь". И крепко пожал руку новоиспеченному доку.

О плеснул себе в стакан водяры, а на мой удивленный взгляд:

- В качестве лекарства - для расширения коронарных сосудов.

Плюс дымил как паровоз, прикуривая одну сигарету от другой и сплевывая фильтры. При его-то сердце. Одно слово: крейзи. Пусть и не это его сгубило.

- Тебе не предлагаю. Ты на работе. И работа предстоит не из легких: сделать из старого еврея моложавого ирландца.

- Да ты, дядюшка, еврей от лысины до пяток!

- При чем тут лысина? - обиделся или сделал вид. - Лысина как этническое клише, да? Не пойдет! Лысина - интернациональна. Пятка - тем более. Еврейская у меня только одна часть тела, да и то не в Америке, где 80 процентов обрезанцев, от этноса независимо, ирландцев включая. В этом отличие американских айриш от ирландских и британских. Но ты же будешь фотографировать не моего ваньку-встаньку, а физию ирландца-обрезанца. Похож, да?

И состроил гримасу.

В Питере у него была ирландская, в клетку, кепочка, которой он ужасно гордился. Не оттуда ли его мечта о перевоплощении именно в ирландца? Тут, правда, и "мой друг Шеймус Хини" - "насквозь поэт, хоть, как все ирландцы, говорит, не раскрывая рта". Ирландия была его слабостью. Ах, зачем я не ирландец!

- Природа нас, согласись, большим разнообразием не балует: у всех один и тот же овал, а в нем - точка, точка, запятая, минус - рожица кривая. (Снова гримаса.) Выбор не так чтобы велик, а потому всё пойдет в дело: белесые голубые глаза, веснушки, рыжие волосы... - и, глянув в мои большие глаза, что у нас означало понятно что: - Будь по-твоему, их остатки. Ингредиенты - налицо. Точнее - на лице. А теперь перетасуем их как карты. Новая генетическая комбинация из старых хромосом. Сделаем меня не похожим на меня, хоть и узнаваемым. Знакомый незнакомец. Двойник с чужим лицом. А разве в зеркале это я? Да никогда! Вот и пусть дивятся, узнавая неузнаваемое. Или не узнавая узнаваемое. Задание понятно?