Александр Амфитеатров - Женщина в общественных движениях России

Итакъ, Софья, – бывшая героиня «Недоросля», а впослѣдствіи ея величества камер-фрейлина, лежитъ безъ ногъ и умираетъ, презрительно ворча на новый вѣкъ, и увѣренная, что Бонапарте только потому вышелъ въ императоры, что на свѣтѣ нѣтъ уже ни матушки-царицы, ни Потемкина, ни Суворова. Въ смежности съ имѣніемъ старухи тянется рядъ помѣщичьихъ владѣній средняго достатка, душъ по 300, по 400. Вотъ, напримѣръ, деревня и усадьба бригадира Дмитрія Ларина, выгодно женившагося въ Москвѣ на юной особѣ, которая уже врядъ ли держала когда-либо въ нѣжныхъ рукахъ своихъ хоть единую изъ полныхъ трезвою логическою сухостью и пряными галльскими остротами, любимыхъ книгъ своей екатерининской мамаши. Зато – «она любила Грандисона» и переписывала въ альбомъ чувствительные стихи Карамзина, Шаликова, a также монологи изъ трагедій Озерова. Впослѣдствіи Гоголь, устами Хлестакова, разскажетъ намъ о дамскихъ альбомахъ много смѣшного. Мы прочтемъ въ нихъ:

Прочтемъ ломоносовскую оду – «О, ты, что въ горести напрасно на Бога ропщешь человѣкъ» и рядомъ – «Мы удалимся подъ сѣнь струй»… Прочтемъ и:

Дамскіе альбомы стараго добраго времени проклиналъ, какъ язву, Пушкинъ, надъ ними издѣвался И. С. Тургеневъ, въ нихъ на зло писалъ непристойныя двусмысленности Лермонтовъ. Между тѣмъ, альбомы эти принесли много посмертной пользы именно тѣмъ писателямъ, которые, при жизни, отъ нихъ больше всѣхъ страдали. Дамскіе альбомы жили страшно долго. Я, напримѣръ, очень хорошо помню изъ своего дѣтства альбомъ моей матери. съ благоговѣйно переписаннымъ «Демономъ» Лермонтова, съ запретными политическими балладами Алексѣя Толстого, съ убитыми цензурою стихами изъ «Несчастныхъ» Некрасова, и т. п. Въ странѣ, лишенной свободной печати, рукописная литература неистребима, и всякій способъ ея распространенія и сохраненія заслуживаетъ глубокой благодарности потомковъ. Осмѣянные дамскіе альбомы съ томными горлицами надъ хладнымъ прахомъ и съ человѣкомъ, ропщущимъ на Бога, сберегли русской литерагурѣ огромную и лучшую долю Пушкина, Лермонтова, Рылѣева, Полежаева, Грибоѣдова, Огарева, – и именно дамскіе альбомы, потому что та часть поэтическаго творчества нашихъ корифеевъ, о сохраненіи которой позаботились мужскія тайныя тетради, могла быть въ большинствѣ съ успѣхомъ позабыта безъ всякой потери для авторовъ, скорѣе даже не безъ выигрыша въ ихъ репутаціи. Пушкинская ода «Вольность» и «Кинжалъ» ползли альбомнымъ порядкомъ почти 70 лѣтъ! Если эти и имъ подобныя историческія стихотворенія не угасли безслѣдно, это – заслуга исключительно сафьянныхъ книжекъ съ серебряными застежками, куда съ любовью и трепетомъ переписывали ихъ женскія руки – отъ подруги къ подругѣ и изъ поколѣнія въ поколѣніе. Женская переписка отличается отъ мужской завидной точностью; она воспроизводитъ текстъ съ педантическою аккуратностью, весьма часто сохраняющею даже ошибки оригинала. Сличая, ходившіе по рукамъ въ шестидесятыхъ и семидесятыхъ годахъ, списки запретнаго романа «Что дѣлать», мнѣ неоднократно приходилось встрѣчать, повторенныя въ нихъ разными женскими почерками, однѣ и тѣ же опечатки въ подлинномъ текстѣ журнала «Современникъ». Итакъ, простимъ госпожѣ Лариной ея альбомъ – тѣмъ болѣе, что, какъ всѣмъ извѣстно, – переѣхавъ съ супругомъ въ деревню и переживъ въ ея кислой прозѣ первыя жестокія разочарованія отъ поэтическихъ вдохновеній Ричардсона, Стерна, Мармонтеля, Карамзина и Шаликова, она очень скоро все позабыла: альбомъ, корсетъ, княжну Полину, стиховъ чувствительныхъ тетрадь, стала звать Акулькой прежнюю Селину

Разумѣется, далеко не всѣ русскія сантименталки успокаивались съ тою же легкостью. Писемскій въ своихъ великолѣпныхъ очеркахъ о «Русскихъ Лгунахъ» вспоминаетъ свѣжимъ преданіемъ, какими безобразными каррикатурами доживало свой праздный вѣкъ это странное женское поколѣніе. Оно подарило русскому обществу довольно много посредственныхъ и еще больше плохихъ писательницъ, изрядное количество старыхъ дѣвъ, которыхъ Наполеоновы войны оставили безъ жениховъ, a потому бѣдняжки ударились въ піэтизмъ и въ мистицизмъ, до хлыстовщины включительно; и нѣсколькихъ способныхъ святошъ-интриганокъ, въ молодости игравшихъ роль при дворѣ Александра I или въ его иностранныхъ посольствахъ, a къ старости, обыкновенно, обращавшихся, стараніемъ отцовъ іезуитовъ, въ католичество и умиравшихъ гдѣ-нибудь въ Римѣ, Лиссабонѣ, Моденѣ, разссорясь съ родными и отписавъ не малые милліоны своимъ новымъ духовникамъ. Изъ этого же поколѣнія вышла Н. Дурова – знаменитая кавалеристъ-дѣвица, воевавшая съ Наполеономъ, раненая при Бородинѣ. Нарочно отмѣчаю ее, потому что воинственная экзальтація этой дѣвушки очень исключительна. Кто читалъ «Войну и миръ» графа Л. Н. Толстого, не можетъ не обратить внимаыія, какъ мало отражаются переживаемыя Россіей политическія грозы эпохи на героиняхъ романа. Ихъ интересъ къ испытаніямъ войны весь исчерпывается тѣмъ участіемъ, какое принимаетъ въ ней ихъ братъ, мужъ, любовникъ. Патріотизмъ ихъ проявляется рѣдко, неуклюже, книжными, напускными фразами: такова переписка княжны Марьи и Жюли Карагиной. У нихъ нѣтъ ни государственной, ни обществевной идеи. Чувствуется, что между ихъ бабками, героинями «петербугскаго дѣйства», ихъ матерями, вельможными одалисками и интриганками потемкинскаго лагеря, и ими легла полоса девяностыхъ годовъ. Сказалась капризная, старческая реакція одряхлѣвшей Екатерины, сказался безумный Павловъ терроръ. Поколѣніе княжны Марьи Болконской, дѣвицъ Буниной, Извѣковой, сестеръ Поповыхъ, Татариновой, дочери Лабзина и другихъ ровесницъ – пришибленное, съ битыми, запуганными мозгами. Это дочери опальныхъ, a потому раздраженныхъ, оскорбленныхъ и крикливыхъ деспотовъ-отцовъ, разосланныхъ Павломъ отъ двора по глухимъ деревнямъ; это сестры и жены суровыхъ солдатъ, изъ которыхъ для лучшихъ и мятежныхъ духомъ воиновъ-аристократовъ, какъ толстовскій князь Андрей Болконскій, идеалъ – Наполеонъ Бонапарте, a для худшихъ гатчинскихъ выскочекъ, – всероссійское страшилище, графъ Алексѣй Андреевичъ Аракчеевъ. Реакціонныя эпохи, преслѣдуя гоненіями политическую и соціальную мысль, направляютъ слабую часть общества, какъ въ послѣднее прибѣжище, на безопасные пути субъективнаго самоанализа, которые, послѣ всевозможныхъ вычурныхъ блужданій, обычно приводятъ къ мистицизму. Имъ роковымъ образомъ и кончали чахлые умы, простуженные въ ранней юности морозами Павлова террора. Княжна Марья, дѣвицы-поэтессы, увѣнчанныя академіей наукъ; пресловутая «дѣва Анна», дочь графа Алексѣя Орлова и первая жрица дикаго фанатика Фотія; какія-то высокопоставленныя монахини, таинственно исчезающія за стѣнами захолустныхъ монастырей; Авдотья Глинка, пишущая поэмы-диссертаціи «о млекѣ Богородицы»; – арфа Мальвины, плачущей на гробѣ Эдвина, арфа сіонскихъ гимновъ; пророчицы, гадальщицы, хлыстовщина госпожи Крюднеръ, хлыстовщина Екатерины Филипповны Татариновой, – таковы наименѣе дюжинные женскіе всходы Павловскихъ нивъ, сжатые Александровскимъ царствованіемъ. Остальныхъ – второй и третій сортъ поколѣнія – показалъ Грибоѣдовъ въ «Горѣ отъ ума». Пушкинъ въ строфахъ о Лариной, Гоголь въ дамѣ просто пріятной и дамѣ пріятной во всѣхъ отношеніяхъ, Толстой въ Вѣрѣ Ростовой и Эленъ Безуховой. Или оторванный отъ земля мистицизмъ, экстазы отвлеченной мысли, восторги самосозерцанія и самоуглубленія, самодовлѣющая религія, пылающая къ небу какъ-то мимо міра съ людьми и дѣлами его, – или поразительно упрощенная, праздная пошлость, низводящая существо женщины къ совершенно животному прозябанію. Не удивительно, что, при такихъ условіяхъ, грандіозная эпопея Отечественной войны прошла не только безъ русскихъ Деборъ и Юдиѳей, но и почти безъ тѣхъ милосердныхъ подвиговъ, которые, въ будущихъ войнахъ XIX вѣка, покрыли голову русской женщины лаврами безпримѣрнаго самоотверженія и сдѣлали героизмъ состраданія ея національнымъ символомъ въ литературахъ всѣхъ цивилизованныхъ странъ и народовъ. Попытка Пушкина создать типъ дѣвушки-аристократки 1812 года, вдохновенно пылающей патріотизмомъ (Полина въ очеркѣ «Рославлевъ»), оказалась болѣе, чѣмъ неудачною. Да и то – Полина уже нѣсколько моложе поколѣнія, о которомъ мы говоримъ, равно какъ и большинство героинь въ «Повѣстяхъ Бѣлкина».