Александр Амфитеатров - Женщина в общественных движениях России

Севастопольскимъ разгромомъ кончился дворянскій періодъ русской культуры. Буря всколыхала русское море до дна, во всѣхъ слояхъ его. Непочатыя глубины пошли наверхъ. Крѣпостное право зашаталось и рухнуло. Россія не могла и не хотѣла болѣе оставаться государствомъ ни военнымъ, ни дворянскимъ. Кличъ всесословности проносится надъ страною, вызывая къ жизни рядъ либеральныхъ, уравнительныхъ реформъ Алексавдра II. Развитіе ихъ непродолжительно. Чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе самодержавное правительство чувствуетъ себя на пути ложномъ, – едва дана реформа, какъ въ ней уже раскаиваются и пытаются ограничить ее попятными мѣрами. Къ концу шестидесятыхъ годовъ маски сброшены: правительство Александра II повернуло къ открытой реакціи. Но было поздно да и никогда не было рано: время требовало своего, выросшее и огромно расширенное общество искало правъ, и когда монархія отказалась довершить реформы, ихъ взялась дать Россіи революція. Для нея кончился легендарный періодъ романтической красоты, начатый декабристами и продолженный лондонскими изгнанниками. Революція изъ литературы перешла въ жизнъ и потребовала къ отчету и въ свои ряды всѣхъ, кто въ нее вѣрилъ. Она кипитъ полвѣка, тяжкими героическими жертвами слагая свои мученическія побѣды и все, что сохранилось и вновь выростаетъ порядочнаго въ политическомъ строѣ Роесіи, обязано своимъ происхожденіемъ ей, потому что вынуждено страхомъ предъ нею. Мы живемъ въ самый обостренный ея періодъ, наиболѣе мученическій и наиболѣе побѣдоносный. Хочется вѣрить, что близко берегъ. Хочется вѣрить, что всѣ частичныя побѣды революціи скоро сольются въ одной великой общей побѣдѣ, которая освѣтитъ наше отечество солнцемъ народнаго правительства, свободно сложеннаго всѣми расами, націями, исповѣданіями, сословіями и профессіями великой русской громады, въ равномъ представительствѣ обоихъ половъ.

Оглянемся на колоссальную роль женщины въ воинственномъ пятидесятилѣтіи русской революціи. Дворянскій политическій крахъ заставилъ искать другихъ общественныхъ слоевъ, куда бы перемѣстить надежды Россіи, не только тѣхъ великихъ «кающихся дворянъ», которымъ русскій народъ обязанъ первыми программами и кодексами своея свободы, – необходимость устремиться въ глубь отчасти понимали и люди правительства. Пятидеслтые годы – счастливая пора изученія русской народности. Литературная группа беллетристовъ-этнографовъ, покровительствуемая великимъ княземъ Константиномъ Николаевичемъ, славянофилы «Русской Бесѣды», побѣдоносные семинаристы и разночинцы прогрессивныхъ группъ равно ищутъ вародныхъ слоевъ, годныхъ подъ фундаментъ новаго общественнаго зданія.

Ищутъ народности географически, ищутъ ея сословно и, по пути, открываютъ женщину низшихъ русскихъ классовъ – забытую чуть не съ вѣчевыхъ временъ. Островскій находитъ ее въ купечествѣ и пишетъ «Грозу», привѣтствуемую Добролюбовымъ, какъ «лучъ свѣта въ темномъ царствѣ». Писемскій – въ крестьянствѣ и создаетъ «Горькую судьбину», которую, и сорокъ лѣтъ спустя, невозможно смотрѣть безъ волненія. Марко Вовчекъ пишетъ протестующую поповну. Мельниковъ-Печерскій одною рукою, чиновичьею, беретъ взятки съ раскольниковъ и ломаетъ старообрядческія часовни, a другою, литераторскою, славитъ игуменій и скитницъ той самой двуперстной вѣры, которую онъ гонитъ, какъ богатырскія кряжевыя натуры, полныя нетронутой почвенной силы: какія-то Марѳы-посадницы будущаго! Помяловскій бросился съ «Молотовымъ» и «Мѣщанскимъ счастьемъ» въ мелкое чиновничество, выбранился по пути «кисейною барышнею», но и здѣсь нашелъ и Надю, и Леночку, свѣжія, дѣвственныя силы большого характера, ищущія новой жизни. Сразу всплыла со всѣхъ угловъ русская женская жизнь, таившаяся подъ спудомъ, и всюду, на всѣхъ пунктахъ жизни, оказалась она одинаково полною громкаго протеста, одинаково ищущею выхода изъ мрака къ свѣту, одинаково враждебною насиліямъ старины и алчущею свободы, знанія и самостоятельной дѣятельности. Сводя счеты съ царствованіемъ Николая I, наблюдатели съ изумленіемъ видѣли, что на 7.000 крѣпостныхъ, сосланныхъ въ Сибирь по волѣ помѣщиковъ, было болѣе трети женщинъ. Въ 1819 г., въ чугуевскомъ бунтѣ, женщины вели возставшихъ казаковъ. 29 изъ этихъ воительницъ были брошены подъ розги и ни одна не попросила пощады. Когда одного изъ зачинщиковъ запороли на смерть, старуха-мать его – въ присутствіи генераловъ-палачей – подвела внуковъ къ трупу отца:

– Учитесь, хлопцы, y батька умирать за громаду!

Въ севастопольскомъ бунтѣ 1830 г. 375 женщинъ приговорены къ гражданской смерти: онѣ шли на пушки и несли, и вели предъ собою своихъ дѣтей. Новгородскій бунтъ военныхъ поселянъ былъ также вдохновляемъ женщинами. Въ судебныхъ дѣлахъ о неповиновеніи крѣпостныхъ помѣщичьей власти – женщинъ 25 %. Могучія настроенія свободы всегда находили откликъ въ сердцахъ русскихъ женщинъ на всѣхъ общественныхъ ступеняхъ и, однажды выйдя на защиту какихъ-либо попранныхъ правъ, русская женщина далеко опережала мужчинъ энергіей и стойкостью своего святого фанатизма.

Учиться и освобождаться – стихійный женскій потокъ, смутившій своею широкою волною даже тѣхъ, кто его будилъ къ жизни. Жоржъ-зандисты сороковыхъ годовъ очень сплоховали, когда русская женщина взялась добиваться эмансипаціи рѣшительно и серьезно. Даже Тургеневъ, съ грустною ревностью «лишняго человѣка», закрылъ глаза на Лизу, Наталью и Елену, когда онѣ, не дождавшись на свои «проклятые вопросы» отвѣта отъ Рудиныхъ и Лаврецкихъ, пошли искать учителей въ Добролюбовѣ, Чернышевскомъ, въ молодой редакціи «Современника», въ Писаревѣ, Некрасовѣ, Салтыковѣ. Тургеневъ уклончиво отдѣлался отъ новыхъ женщинъ каррикатурами Евдоксіи Кукшиной и Матрены Суханчиковой и только въ «Нови» попробовалъ найти для освобождающейся дѣвушки симпатичныя краски Маріанны. Но и то было поздно: картина устарѣла и «не вышла». Писемскій грязно плевался фельетонами Никиты Безрылова и «Взбаламученнымъ моремъ». Гончаровъ сокрушался о грѣшной строптивой Вѣрѣ и возводилъ на пьедесталъ, какъ богиню «женственности», красивую двуногую телку, кроткую Марѳиньку. Если прослѣдить въ литературѣ 1860–1870 годовъ отношеніе авторовъ къ женскому вопросу, то наблюдается слѣдующее странное дѣленіе: противъ новыхъ женщинъ всѣ крупные беллетристы эпохи, но ни одного сколько-нибудь талантливаго публициста; за новыхъ женщинъ – всѣ первоклассные публицисты въ прозѣ и стихахъ, но ни одного крупнаго беллетриста. Чернышевскій взялся поправить пробѣлъ и, въ стѣнахъ Петропавловской крѣпости, написалъ «Что дѣлать»: романъ соціалистическихъ грезъ, лишенный художественнаго значенія, но опредѣляющій цѣлую эпоху въ русскомъ женскомъ вопросѣ своимъ громовымъ успѣхомъ, котораго вполнѣ заслулшла его дидактическая энергія, строгая ясность силлогизмовъ, стойкость и логическая доказательность программы. Вѣра Павловна – эта Елена изъ тургеневскаго «Наканунѣ» въ демократическомъ варіантѣ, наконецъ нашедшая себѣ русскій идейный бракъ и русское идейное дѣло, – стала идеаломъ для сотенъ образованныхъ дѣвушекъ и женщинъ, a мастерская ея – откровеніемъ ихъ и руководствомъ къ практической работѣ. Участвуя въ недавней газетной кампаніи въ пользу разрѣшенія «Что дѣлать» къ обращенію въ Россіи, я долженъ былъ изучиль полемическія нападки на романъ и перечитать всѣхъ, кто сему яду пытался дать противоядіе. Ничто не возмущало ихъ больше стремленія женщинъ сложиться въ рабоче-образовательныя ассоціаціи. Свободные трудъ и общежитія, коммуны женщинъ, сбросившихъ съ себя зависимость отъ мужней власти и отцовской опеки, вызывали ярое озлобленіе, цѣлые томы клеветъ и доносовъ по начальству. Особенно знаменита осталась въ лѣтописи женской эмансипаціи петербургская коммуна, организованная Слѣпцовымъ, не потому, что она была удачна, но потому, что ее атаковали съ нарочитымъ бѣшенствомъ. Противъ нея направлены два романа: «Некуда» Лѣскова и часть «Кроваваго пуфа» Всеволода Крестовскаго. Это эпоха трагическихъ воплей объ угнетенныхъ дочерями родителяхъ и обиженныхъ женами мужьяхъ. Въ дѣйствительности же, patria potestas стояла на фундаментѣ своемъ столь прочно и такъ мало разсчитывала поступиться своими правами, что десятки дѣвушекъ, чтобы вырваться изъ-подъ семейнаго гнета, вступали въ фиктивные браки съ мужчинами одинаковыхъ съ ними убѣжденій, получая отъ мужа немедленно вслѣдъ за обрядомъ вѣнчанія отдѣльный видъ на жительство, съ полною свободою дѣйствія. Въ концѣ шестидесятыхъ и въ первой половинѣ семидесятыхъ годовъ фиктивный бракъ становится въ русской интеллигенціи только что не институтомъ обычнаго брака. Особенно усердно прибѣгали къ нему дѣвушки, желавшія получить заграничный паспортъ, чтобы учиться въ Цюрихѣ, Парижѣ, Гейдельбергѣ. Политическіе процессы семидесятыхъ годовъ провели предъ глазами русской публики десятки фиктивныхъ женъ и фиктивныхъ мужей. Интересно въ этомъ отношеніи «дѣло пятидесяти» (1877 г.), гдѣ фиктивный бракъ, вообще, то и дѣло является, какъ излюбленное и очень удачное орудіе совсѣмъ не брачныхъ цѣлей. Въ частности же имѣлся въ немъ такой эпизодъ, очень полно характеризующій смыслъ и цѣль этого освободительнаго компромисса. Свидѣтель священникъ Ансеровъ обвинялъ подсудимыхъ сестеръ Субботиныхъ въ томъ, что онѣ сбивали дочь его, гимназистку, на выѣздъ за границу съ цѣлью полученія высшаго образованія: y дѣвушки были болъшія математическія способности. Такъ какъ Ансеровъ не соглашался отпустить дочь ранѣе, чѣмъ она выйдетъ замужъ, то Субботины не замедлили подыскать подругѣ фиктивнаго жениха, въ лицѣ Кардашева, тоже подсудимаго по дѣлу пятидесяти. Ho Ансеровъ прозрѣлъ хитрость, и бракъ не состоялся. Въ семьѣ не безъ урода, и впослѣдствіи многіе изъ фиктивныхъ браковъ стали очень фактическимъ несчастіемъ для сторонъ, ихъ заключившихъ; были мужья, которые, измѣнивъ принципамъ идейнаго братства, нагло порабощали своихъ номинальныхъ женъ предъявленіемъ супружескихъ правъ по закону; были и жены, которыя, старѣя, болѣя, утомлялись жизнью, очень безцеремонно садились на шею своихъ условныхъ супруговъ. Но несравненно больше примѣровъ, что фиктивный бракъ обращался въ фактическій и иногда очень счастливый – съ теченіемъ времени, по взаимному уваженію и сознательной любви ознакомившихся супруговъ. Вѣдь и бракъ Вѣры Павловны съ Лопуховымъ, собственно говоря, сложился въ бракъ такимъ образомъ, a въ началѣ онъ тоже фиктивный, ради законнаго бѣгства отъ папеньки съ маменькой. И наконецъ, nomina sunt odiosa , но можно бы указать примѣры фиктивныхъ браковъ, тянувшихся десятки лѣтъ, при строгомъ сохраненіи мужемъ и женою дружескихъ отношеній, съ честнымъ соблюденіемъ обоюдной свободы во всѣхъ отношеніяхъ. Достоевскій бросилъ очень черныя краски на нигилистическій фиктивный бракъ въ «Бѣсахъ» (чета Шатовыхъ). Какъ всякій компромиссъ, и этотъ обычный институтъ семидесятыхъ годовъ заключалъ въ себѣ самоубійственныя противорѣчія, которыя своими неудобствами и свели его на нѣтъ. Но грязно клеветали тѣ, кто, какъ впослѣдствіи Дьяковъ и Цитовичъ, старались изобразить фиктивные браки «нигилистовъ» уловкою для распутныхъ людей разнуздать свои прихоти и похоти. Здѣсь не тѣло выходило за тѣло, a документъ за документъ. Насколько мало значенія придавали фиктивно брачущіеся, не говоря уже о половомъ интересѣ, просто вопросу личности, можетъ служить примѣромъ опять-таки «дѣло пятидесяти»: княгиня Циціанова, рожденная Хоржевская, вышла замужъ (фиктивно) за князя Александра Циціанова въ городѣ Одессѣ и вѣнчалась съ нимъ 13-го іюля 1875 г., т. е. въ тотъ же самый день когда князь Александръ Циціановъ присутствовалъ въ качествѣ свидѣтеля въ г. Москвѣ при бракосочетаніи (тоже фиктивномъ) супруговъ Гамкрелидзе.