Николай Страхов - Заметки летописца

Извлекаемъ изъ прекрасной статьи г. Кояловича постановку вопроса.

«По мнѣнію г. Костомарова, весь русскій народъ раздѣляется на двѣ вѣтви: сѣверно-русскую и южно-русскую. Сѣверно-русская — это, очевидно, великоруссы, южно-русская — это малороссы».

Взглядъ г. Кояловича совершенно иной.

«Мы ставимъ», — говоритъ онъ, — «главнѣйшею задачей нашихъ лекцій показать, какъ единый русскій народъ раздѣлился на двѣ половины, восточную и западную, и потомъ соединился опять».

Въ другомъ мѣстѣ, упоминая о мелкихъ нападкахъ г. Костомарова, г. Кояловичъ говоритъ:

«Мнѣ думается, что г. Костомарову не объ этомъ слѣдовало бы и спорить здѣсь, а о томъ, вѣрно или нѣтъ мое раскрытіе историческаго раздѣленія тогдашней Россіи и русскаго народа на двѣ половины, восточную и западную. Я даже думаю, что ему слѣдовало обратить за это особенное вниманіе и поспорить со мною со всею серіозностію. Вѣдь это капитальный пунктъ нашихъ разнорѣчій, на которомъ должно разрушиться одно изъ двухъ: или мое раздѣленіе русской исторіи на восточную и западную, или г. Костомарова — на сѣверную и южную. Читатели теперь, вѣроятно, водятъ уже, что, не смотря на видимую близость словъ, обозначающихъ наши разнорѣчія, на дѣлѣ между нами бездна. Тутъ или вся моя теорія русской исторіи должна пасть безвозвратно, или вся теорія г. Костомарова. — Примиренія между нами нѣтъ. Тутъ у насъ борьба на жизнь и на смерть. Отъ всей души желаю, чтобы она, не касаясь нашихъ добрыхъ отношеній личныхъ, повела насъ обоихъ въ неутомимому разъясненію русской и западно-русской исторіи».

Лекціи г. Кояловича естественнымъ образомъ обнимаютъ только одну сторону дѣла. Въ нихъ, говоритъ г. Кояловичъ,

«иы только разъясняемъ этотъ вопросъ въ западно-русской его половинѣ и думаемъ, что имѣемъ неопровержимыя основанія, чтобы, считать эту половину — западно-русскую — цѣльною».

Противъ этой-то цѣльности западной половины русскаго народа главнымъ образомъ и были направлены возраженія г. Костомарова. Онъ высказался въ этомъ отношеніи весьма ясно слѣдующимъ образомъ:

«Считать южно-русское племя съ бѣлорусскимъ за одинъ западно-русскій народъ нѣтъ основаній; совмѣстное изслѣдованіе ихъ судьбы безъ Великороссіи допустить можно только по отношенію къ государственному единству, соединявшему ихъ подъ властью Польши».

Въ опроверженіе такого мнѣнія, г. Кояловичъ группируетъ въ своей статьѣ нѣсколько самыхъ общихъ и наиболѣе выдающихся доказательствъ.

«Мы спрашиваемъ», — говоритъ онъ, — «г. Костомарова прежде всего, зачѣмъ въ его словахъ дано мѣсто только польскому государственному единенію западной Россіи, а опущено Литовское, котораго важности никакъ нельзя отвергать, потому что оно по преимуществу дало широкое развитіе тому внутреннему объединенію западной Россіи, котораго г. Костомаровъ почему-то не хочетъ видѣть, но которое очевидно всякому неспеціалисту? Мы спрашиваемъ г. Костомарова, что такое, если не внутреннее народное объединеніе, — тотъ поразительный протестъ всего литовскаго княжества противъ слитія съ Польшей, который дѣлалъ столько шуму и бѣдъ въ XV столѣтіи и до самаго люблинскаго сейма? Что такое, если не народное объединеніе, тотъ религіозный протестъ западной Россіи противъ Польши, который выразился въ противодѣйствіи уніи, и во время котораго, въ 1623 году, жители всей западной Россіи, во всеуслышаніе говорили о себѣ, что истребить вѣру русскую можно не иначе, какъ истребивъ всѣхъ русскихъ? Что такое, если не внутреннее объединеніе, выразилось въ борьбѣ казачества противъ Польши, казачества, элементы котораго самъ г. Костомаровъ не ограничиваетъ одною Малороссіей? Что такое, наконецъ, если не внутреннее объединеніе, выразилось въ томъ вѣковомъ фактѣ, на который не хотятъ обратить вниманіе люди воззрѣній г. Костомарова, но который имѣетъ громадное значеніе въ изслѣдованіи единенія западной Россіи, именно литературный и государственный западно-русскій языкъ, который не былъ ни малороссійскій, ни бѣлорусскій, а просто западно-русскій, равно понятный обоимъ племенамъ, на которомъ цѣлые вѣка писали, на которомъ писалъ воззванія въ народу самъ Хмѣльницвій, просимъ обратить на это вниманіе г. Костомарова и его друзей? Неужели и это не внутреннее, не народное объединеніе западной Россіи? Читатели, надѣюсь, согласятся, что все это такія доказательства историческаго брака Малороссіи съ Бѣлоруссіей, которыя способны уничтожить всякія возраженія противъ его дѣйствительности и дать полное право считать обѣ части западной Россіи неразрывно соединенными, видѣть одинъ западно-русскій народъ, въ которомъ общее единство, общіе интересы не должны быть подавляемы частными особенностями и интересами. Такъ я и поступаю въ моихъ лекціяхъ, — называю оба племени однимъ западно-русскимъ народомъ, и въ тѣхъ случаяхъ, когда идетъ вопросъ не объ національныхъ особенностяхъ, не отрываю отъ этого народа и литвиновъ, потому что сами они въ такихъ случаяхъ не отрывались отъ русскихъ западной Россіи, а дѣйствовали съ ними за одно».

Таково начало ученаго диспута. Пожелаемъ ему всякаго успѣха не въ примѣръ другимъ нашимъ диспутамъ, которые производили одинъ шумъ и не приводило нивъ какому ясному заключенію. Припомнимъ здѣсь читателямъ споръ изъ-за малороссійскаго языка. Кажется, предметъ достаточно важенъ и заслуживалъ бы основательной обработки; между тѣмъ дѣло ограничилось тѣмъ, что одни кричали: это не языкъ, а нарѣчіе! другіе же отвѣчали: нѣтъ не нарѣчіе, а языкъ! Нѣтъ нарѣчіе! Нѣтъ языкъ! и т. д.

Тѣмъ дѣло и кончилось.

Въ предстоящемъ спорѣ менѣе всего ожидаемъ мы торжества и побѣды со стороны г. Костомарова. Всѣмъ и каждому извѣстно, что г. Костомарова постоянно упрекаютъ въ отсутствіи безпристрастія, въ нѣкоторыхъ неправильныхъ симпатіяхъ и антипатіяхъ. Этотъ упрекъ, по нашему мнѣнію, еще не имѣетъ существенной важности. Сами по себѣ взятыя симпатіи и антипатіи суть дѣло хорошее. Онѣ побуждаютъ въ труду, онѣ сообщаютъ историку чуткость и проницательность, помогаютъ ему понимать и открывать то, чего никакъ не замѣтитъ человѣкъ холодный.

Вотъ и въ настоящей статьѣ г. Кояловича есть упрекъ г. Костомарову въ пристрастіи, и упрекъ весьма рѣзкій.

«Я могъ бы вдаться», — пишетъ г. Кояловичъ, — «въ разъясненія того мнѣнія, что г. Костомаровъ смотритъ на великоруссовъ какъ на какихъ-то каналій, отъ которыхъ нужно дергать себя подальше и съ утра до вечера на каждомъ шагу показывать имъ, что мы ихъ понимаемъ, т. е. показывать имъ постоянно всю ихъ негодность, всѣ плутни, всѣ беззаконія. Я могъ бы доказать, что этимъ взглядомъ проникнуты дѣйствительно всѣ историческія сочиненія г. Костомарова, и что это составляетъ самую печальную сторону трудовъ его, не раскрытую надлежащемъ образомъ только благодаря жестокому у насъ невниманію къ наукѣ русской исторіи».