Кнуд Ромер - «В Датском королевстве…»

Кто-то кричит, что хватит играть музыку, пора дальше крутить картину, другие смеются.

Когда занавес открывается, публика начинает аплодировать. Смотрю на своего друга, он тоже аплодирует. Шепчет, что надо внимательно слушать музыкальное сопровождение, оно уникально. Я представляю себе колу, которую он только что выпил. Кола попала в его внутренности и булькает там в темноте. Я отодвигаюсь от него. Полчаса спустя слышу звуки, напоминающие сирену «скорой помощи».

Лето. Мама договорилась со мной о встрече. Мы увидимся на вокзале в мой обеденный перерыв, она приедет на автобусе чуть позже двенадцати, а у ветеринара ей надо быть только спустя 45 минут. Мама возьмет с собой что-нибудь поесть на нас двоих, а я смогу попрощаться с собакой. Ей уже 14 лет, она не вынесет новых операций, так что ничего не остается, кроме как усыпить ее.

На небе ни облачка. Я в сандалиях и голубом платье, которое уже туго облегает живот, жду на остановке. На улице градусов 30, я вытираю ладонью пот с лица и промокаю руку о платье.

Пахнет разогретым асфальтом. Автомобили подъезжают к вокзалу, люди входят и выходят из здания. Кто-то сидит в тени под козырьком крыши. Какой-то мужчина опускает письма в почтовый ящик.

Когда автобус сворачивает на площадь, мама уже стоит у выхода. Как только открывается дверь, она выходит, ведя за собой собаку. Собака со свисающим изо рта языком медленно спускается за ней.

Выйдя из автобуса, собака сразу же ложится на землю, мама ставит сумку и садится на корточки. Увидев меня, собака виляет хвостом. Мама, покачивая головой, гладит ее по спине.

— Самая ужасная поездка в моей жизни, — говорит мама, не глядя на меня. — И самые долгие двадцать минут.

Ее уложенные волосы немного опали и прилипли к шее.

— Она была такой беспокойной, и я постоянно ругала ее, потому что она все время путалась под ногами. Сначала мне вообще запретили везти ее на рейсовом автобусе, но потом все-таки разрешили. А собака по-прежнему не знает, что ее ждет, думает, это просто небольшая прогулка.

Мама наклоняется к собаке и зарывается лицом в шерсть. Я кладу руку ей на спину, ее блузка пропотела.

— Пойдем, — говорю я. — Найдем место в тени.

— Я забыла взять воды для нее, — говорит мама. — Она так хотела пить, а у меня с собой ничего не было. Не знаю, о чем я только думала.

— Пойдем, — говорю я и помогаю ей подняться. Она немного колеблется, вешает сумку на плечо. Собака тоже встает. Я похлопываю ее, и она снова виляет хвостом.

Мы идем к гриль-бару, чтобы купить воды для собаки. Очередь тянется вдоль тротуара, я становлюсь в самый конец.

— Купи только воды, — говорит мама. — Еда у меня с собой. Да, и салфетку возьми.

Она вытирает лоб.

— Нет, возьми побольше салфеток. У меня с собой даже носовых платков нет. Я просто не могла выйти из дому и собиралась в последний момент, прямо к отправлению автобуса. Который сейчас час?

— Время еще есть, — говорю я. — Вы можете подождать в тени, пока я стою в очереди.

Я показываю на козырек в конце площади. Мама кивает и тянет собаку за собой.

Женщина в очереди передо мной, похоже, покупает еду и для себя, и для своих коллег. Она заказывает сэндвичи с говядиной, сосиски и лимонад. Я беру несколько салфеток из упаковки на прилавке и кладу их в сумку. Оглядываюсь. Мама привязала собаку к столбику, сама сидит рядом и ждет. Собака с трудом стучит хвостом об асфальт.

— Можно мне купить воды для собаки? — спрашиваю я девушку-продавца.

— Простой воды? Из-под крана?

— Да, — говорю я. — Для собаки.

Она наливает воду в стакан и протягивает его мне.

— Это бесплатно, — говорит она.

Я благодарю ее и, стараясь не расплескать воду, иду по площади, мама встречает меня на полпути.

— Слава богу, — говорит она. — Ей же так жарко.

Мама останавливается и закрывает лицо руками. Она всхлипывает, я прижимаю ее к себе одной рукой. Другую, со стаканом, держу у нее за спиной.

— Разве у тебя может быть право только потому, что ты человек? — говорит она. — Право лишить собаку жизни, не дожидаясь ее естественной смерти? Я понимаю, она страдает. Но и ведь нас таких много, а мы все равно продолжаем жить.

Вода плещется в стакане.

— Это все потому, что лето такое, — говорит мама. — Она ходит кругами по дому, и из-за этой жары ей становится только хуже. Она сейчас все время лежит на полу в ванной, а это уже разве жизнь? Ей бы бегать по саду и копать ямки. Ты помнишь, что она всегда копала ямки?

— Помню, конечно.

— А как она однажды разодрала весь диван, помнишь? Так это только потому, что ей было скучно. Она не любила оставаться дома одна, вот и надо было ей что-то сотворить.

— Да, верно.

— Несколько раз она убегала, и мне приходилось искать ее. Я с ума схожу, когда она не слушается. Ведь собака никогда ничего назло не делает. Если она плохо воспитана, то это твоя вина. И все об этом знают. Вот почему человек и не может ненавидеть собаку. Ее можно только любить. Это самая чистая форма любви, которая только существует.

— Я понимаю, о чем ты, — говорю я.

— Вот сейчас она лежит там и через полчаса умрет, но ничего об этом не знает. Я бы хотела, чтобы она сама умерла. И чтобы мне не пришлось принимать это решение.

Она слегка отклоняется от меня. Я нахожу в сумке салфетку, даю ей, она вытирает глаза. Протягиваю ей стакан с водой, и мы идем к собаке. Она лежит на том же месте.

Мама ставит стакан перед ней и обеими руками наклоняет ее голову. Собака пьет воду, медленно, мама выливает остатки воды на асфальт, собака кладет туда язык.

— Хорошо, — говорит мама. — Хорошо, что ты попила этой чудесной воды.

Она сморкается.

— У тебя есть сигареты? — спрашивает она.

— Я больше не курю, — говорю я. — Могу купить тебе несколько штук в киоске.

— Нет, не надо. Обойдусь.

К остановке подъезжает автобус, из него выходит группа орущих молодых людей. Мы стоим и смотрим, как они исчезают в направлении к центру, дурачась и толкаясь.

— Нам же надо еще поесть, — говорит мама. — Хлеб сама пекла.

— Здо́рово.

— Ночью не могла уснуть, встала и испекла хлеб. С семечками подсолнечника.

— Ты что, совсем не спала?

— Совсем.

Она смотрит на собаку.

— Никто из нас не спал.

Она открывает сумку, достает пакет с едой и протягивает его мне.

— Поешь, — говорит она.

— Чуть позже, — говорю я.

— Ты можешь взять пакет с собой на работу. Потом ведь проголодаешься.

— А ты сама не хочешь поесть?

— Мне как-то не до еды сейчас, — говорит она.

Пакет с едой кажется мне тяжелым и теплым, я кладу его в сумку. Мама ослабляет поводок.

— Давай дойдем до набережной, — говорит она. — Разве не чудесно будет постоять и посмотреть на воду?