Владимир Корнилов - Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта

В некоторых регионах Донецкой республики местные власти вынуждены пойти на печатание денежных суррогатов — бон. Это тоже было не изобретением ДКР, боны начались печататься в различных регионах России, страдавших от нехватки дензнаков, с конца 1917 года. А уж в 1918 г. это стало повсеместным явлением, особенно для отдаленных районов, оторванных от столиц войной, разрухой и полным бедламом.

Боны Славянска

Славянский совет, к примеру, принял решение о выпуске своих бон еще в декабре 1917 г. и тогда даже отпечатал пробные 3–рублевые купюры, однако затем их велено было уничтожить. В январе же были отпечатаны 1-, 5-, 10-, 25- и 100–рублевые купюры (по имени городского головы Зубашева, подписавшего дензнаки, горожане прозвали их «зубашевками»). На купюрах было написано «Выпуск бон обеспечивается депозитом, хранящимся в Славянском отделении Государственного банка». Трудно сказать, насколько был обеспечен этот депозит. По разным данным, в Славянске напечатали бон на сумму от 1 до 6,5 млн рублей. Однако коллекционеры (а у них эти купюры сейчас пользуются бешеным спросом) уверяют, что при обмене дензнаков в 1919 г. 25–рублевых купюр было сдано гораздо больше, чем напечатано. Причем многие боны содержали надписи с грамматическими ошибками, что свидетельствует об их популярности и у фальшивомонетчиков того времени [537] Бабенко, Боны Славянска. .

Вынужден был прибегнуть к выпуску бон и Юзовский совет. К апрелю 1918 г. рабочие юзовских предприятий одну треть своей зарплаты получали в денежных знаках, а две трети — в бонах [538] Ревегук, стр. 71. .

Боны Юзовки

В то же время большевистская пресса постоянно подчеркивала, что на выпуск бон «необходимо смотреть как на крайнюю меру и принять все возможные предосторожности против ее последствий». Те, кто шел на выпуск денежных суррогатов, обязывались в течение 2–3 месяцев обменять их на реальные деньги [539] Донецкий пролетарий, 20 марта 1918 г. . Ясно, что в действительности обмен бон на деньги затягивался, а иногда и не совершался вовсе.

Массовая эвакуация средств в марте апреле 1918 г. привела к еще большему дефициту дензнаков, и в конце марта совещание представителей земских учреждений, банков, кооперативов в Харькове (следует полагать, состоявшееся в обход Советов и руководства ДКР) признало необходимым «выпустить местную мелкую, разменную монету (боны)», которая должна была бы обеспечиваться «достоянием города и земства». Для выпуска харьковских бон даже была создана специальная комиссия. Уже через полторы недели после этого совещания в город вошли немцы, что не привело к прекращению работы комиссии, которая получила добро и от немецких оккупационных войск. Есть сведения, что Харьков даже успел напечатать 10- и 25 рублевые купюры, но в обращение они поступить так и не успели [540] Возрождение, 28 марта 1918 г.; Абросимов, Невыпущенные боны. .

Таким образом, выпуск бон был чрезвычайной мерой и использовался в Донецкой республике скорее как исключение. Хотя это был не самый кардинальный способ бороться с безденежьем, обрушившимся на страну. Как обычно, самыми радикальными оказались власти Горловки, которые под страхом наказания вынудили местных торговцев на протяжении трех дней выдавать гражданам все товары… бесплатно. В итоге значительная часть и частных лавочников, и кооперативов города разорилась. К примеру, в кооперативе «Шахтер» в результате этого трехдневного «сеанса щедрости» на 1 мая 1918 года в наличии было 5 тысяч рублей, а ордеров на получение было на 300 тысяч [541] Поплавський, Дисертація, стр. 110. .

Бедственное положение угольной отрасли Донбасса, описанное выше, усугублялось бесконечными боевыми стычками, налетами различных военизированных формирований с Дона. Безденежье, бестоварье и война заставляли многих шахтеров покидать свои рудники. Дошло до того, что делегация горняков и шахтеров Александро — Грушевского района, посетив Ленина в декабре 1917 г„задала ему вопрос, «оставлять ли сейчас рудники и уезжать в центральную Россию» [542] Ленин, т. 35, стр. 159. .

До появления ЮОСНХ в отрасли царила полная анархия. Вот как описывалась ситуация на одном из заседаний исполкома Южного совнархоза: «Продажа угля и металла помимо ведающих распределением этих продуктов органов спекулянтам, щедро кладущим «деньги на бочку»… расхищение, преступное мотовство, проявляемое различнейшими местными штабами в употреблении бензина, без которого не может жить ни один рудник, — вот образцы этого «своеволия», этой «самостийности», конечно, не похожей на самостийность украинских шовинистов, но все же чрезвычайно тормозящей и подрывающей работу Областного хозяйственного центра» [543] Донецкий пролетарий, 8 марта 1918 г. .

Анализируя работу шахт, Бажанов и его коллеги открыли вопиющие злоупотребления в угольной отрасли, которые царили не только до появления ДКР, но и до Февральской революции. Пользуясь военными субсидиями государства, потекшими с 1914 года на поддержку отрасли, предприниматели удвоили количество шахт в регионе (с 785 в 1914 г. до 1601 к январю 1917 г.), многие из которых, как выяснилось, были фиктивными. «В результате образовался целый ряд предприятий — паразитов, — говорилось на заседании ЮОСНХ, — рудников, заложенных только для виду, явно убыточных, на которых себестоимость угля обходится иногда в полтора рубля… Субсидировать такие рудники было бы бессмыслицей, сами они себя не окупают, они должны быть ликвидированы». В результате совнархоз Артема — Бажанова постановил создать специальный ликвидационный фонд, целью которого было бы перенаправление шахтеров с подобных рудников в те местности Донбасса, где рабочих рук не хватало. На это было решено выделить 1 млн рублей [544] Ревегук, стр. 89; Донецкий пролетарий, 8 марта 1918 г. .

Ситуацию в отрасли усугубляло резкое падение дисциплины. С началом революций шахтеры начали выбивать себе колоссальные прибавки к зарплатам, сокращая рабочий день. Кроме того, отток квалифицированных кадров привел к размыванию социальной структуры горняков. Так, к январю 1918 г. 22,6 % шахтеров Донбасса были военнопленными, 7,6 % — подростки, 5,3 % — женщины. Производительность труда в результате этих изменений резко упала. Местная пресса отмечала: «Никаких мер понуждения рабочие не допускали, администрация была совершенно терроризирована и не имела никакого влияния на ход дела. Штрафы и увольнения совершенно были отменены в отношении рабочих, но, наоборот, широко применялись рабочими по отношению к техническому персоналу» [545] Ревегук, стр. 105; Возрождение, 19 апреля 1918 г. .