Владимир Казарезов - Самые знаменитые реформаторы России

В стране царила вакханалия убийств. Человеческая жизнь ничего не стоила. Трудно было отличить революционера, сеющего смерть и экспроприирующего чужую собственность по «идейным соображениям», от обычных уголовников, убивающих ради наживы.

Столыпин, хорошо знавший тайные и явные мотивы бунтов и выступлений, законы их развития, пытался наименее болезненным образом оградить от них общество. В одних случаях было достаточно хорошего закона, в других — разъяснения и увещевания, но иногда было невозможно обойтись без применения силы.

Его логика была проста и убедительна, когда он отвечал депутатам Думы, обвинявшим его в жестокости: «Мы слышали тут, что у правительства руки в крови, что для России стыд и позор — военно-полевые суды. Но государство, находясь в опасности, обязано принимать исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Этот принцип — в природе человека и в природе государства. Бывают роковые моменты в жизни государства, когда надлежит выбрать между целостью теорий и целостью отечества. Такие временные меры не могут стать постоянными. Но и кровавому бреду террора нельзя дать естественный ход, а противопоставить силу. Россия сумеет отличить кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных хирургов. Страна ждет не доказательства слабости, но доказательства веры в нее. Мы хотим и от вас услышать слово умиротворения кровавому безумию».

А вот как Столыпин отреагировал на обвинение в ограничении свобод в период первой русской революции: «Если б нашелся безумец, который сейчас одним взмахом пера осуществил бы неограниченные политические свободы в России, — завтра в Петербурге заседал бы Совет рабочих депутатов, который через полгода вверг бы Россию в геенну огненную».

Одна из мер, принятых Столыпиным на посту главы правительства, — предание военно-полевым судам убийц, чья вина была очевидной, тех, кто был задержан на месте преступления с оружием в руках. Естественно, к этим судам отношение было различным. Демократическая общественность, не говоря уже о революционерах, их категорически осуждала и предрекала, что их введение вызовет новую волну неповиновения, народных бунтов. Но абсолютное большинство тех, кого называют рядовыми гражданами, обывателями или средним классом, критиковало правительство и Столыпина за непринятие мер к террористам, за разгул беззакония в стране.

Однако на долгие десятилетия Столыпин вошел в отечественную историю как «обер-вешатель», «глава правительства контрреволюции», «погромщик». Все это слова из ленинского эпистолярного наследия. В сочетании со «столыпинскими галстуками» и «столыпинскими вагонами» они создавали образ эдакого кровожадного монстра, врага русского народа, служившего только интересам правящего строя. Хотя на самом деле он служил России, всему народу. И трудно сказать, где у него было больше врагов и недоброжелателей — среди управляющей элиты или народной массы.

Крупный государственный деятель того времени, лидер партии октябристов, председатель III Государственной думы в 1910–1911 гг. Александр Иванович Гучков, пожалуй, наиболее точно выразил отношение к Столыпину противостоящих политических сил: «Человек, которого в общественных кругах привыкли считать врагом общественности и реакционером, представлялся в глазах тогдашних реакционных кругов самым опасным революционером. Считалось, что со всеми другими, т.н. революционными силами легко справиться (и даже, чем они левее — тем лучше), в силу неосуществимости тех мечтаний и лозунгов, которые они преследуют, но когда человек стоит на почве реальной политики, — это считалось наиболее опасным. Поэтому и борьба в этих кругах велась не с радикальными течениями, а главным образом с целью свергнуть Столыпина, а вместе и тот минимум либеральных реформ, который он олицетворял собою».

Правые обвиняли премьера в сговоре с Думой, левые — в капитуляции перед царем и правыми, шла ли речь об экономических реформах, отношении к Государственной думе или введении военно-полевых судов. Поносили и восхваляли за одно и то же — одни за то, что он убедил царя разогнать Думу, другие — за то, что не сделал этого раньше, за его долготерпение.

По сути, Столыпин вел государственный корабль между Сциллой и Харибдой — реакционными силами, желавшими консервации отсталых институтов, и революционерами, стремившимися к «великим потрясениям». Тем самым он обрек себя на удары с обеих сторон, и в конечном счете — на смерть.

Для Столыпина — главы правительства жизненно важным было наведение порядка в стране: сначала успокоение, а потом реформы. Но на самом деле и тем и другим приходилось заниматься одновременно.

Как только Столыпин занял твердую позицию по отношению ко всему происходящему, начал последовательно принимать меры для успокоения страны, подтянулись и органы власти на местах. В этом смысле показательно письмо помощника градоначальника Одессы А.Ф. Гирека к графу Татищеву в Саратов от 20 июля 1906 г.: «Явилась власть, заговорившая твердо и властно, восстановившая свой престиж, и все подтянулось. Только не было бы шатаний и полумер, которые заставляли правительство идти в хвосте событий и делать не то, что было надо, а поневоле приходилось».

Главным детищем Столыпина в эти годы явилась аграрная реформа. Законодательной базой для ее проведения стал указ царя от 9 ноября 1906 г. «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования», подготовленный правительством Столыпина. Указ предусматривал передачу земли крестьянам в частное владение и освобождение их от общинных пут.

Что же представляла собой русская сельская община, оказавшаяся главным препятствием на пути развития производительных сил страны?

Через общину, которую следует рассматривать как историческую ступень в развитии человечества, в той или иной мере прошло большинство народов мира. Пока плотность населения была мала, люди пользовались землей без ограничений. Затем, по мере смыкания границ территорий, заселенных отдельными родовыми общностями, исчезновения свободных, не занятых земель, появилась потребность в регулировании землепользования. Постепенно сложились нормы взаимоотношения между людьми, проживавшими на одной территории. Эти нормы, нередко юридически не оформленные, но соблюдавшиеся как вековой обычай, оказались чрезвычайно прочными. Применительно к Западной Европе можно говорить, что община в классическом понимании этого слова сложилась к концу I тысячелетия, а в XVI в. уже началось ее разложение. Где эволюционно, где через социальные революции, на смену общине пришли индивидуальные землевладения, частная собственность на землю.