Владимир Казарезов - Самые знаменитые реформаторы России

Эти государственные мужи искренне радели за крестьянство и во избежание их полного обнищания настаивали на сохранении общины. При этом они или забывали, что община тормозит развитие производительных сил деревни в целом, или считали возможным заплатить эту цену ради уравнивания ее жителей.

Общественное мнение в России в значительной мере формировалось под влиянием идей Чернышевского, Герцена, Толстого, Успенского и других русских писателей, защитников общины. Их поклонники разделяли взгляды своих кумиров и на общину.

Любопытны доводы Чернышевского в пользу общины.

Со временем рамки частной собственности окажутся сдерживающим фактором для повышения производительности труда и, кроме того, многие из частных землевладельцев превратятся в наемных работников, что несправедливо. Ну а раз все равно впереди обобществление, можно пропустить для России эру частной собственности на землю и таким образом сразу подняться на более высокую ступень развития. При этом приводится любопытный аргумент: «Дикари, умеющие теперь добывать огонь только трением двух кусков дерева, выучившись прямо употреблению фосфорных спичек, вообще будут знать только по рассказам, что прежде фосфорных спичек существовали серные, с кремнием и огнивом».

Рассуждение весьма оригинальное, хотя и неубедительное. Тем не менее подобные взгляды были нередки.

Герцен страстно отстаивал право русских на свою общинную самобытность: «…Отношение человека к земле так, как мы его понимаем, — не новое изобретение в России, это первобытный факт, естественный, прирожденный в нашем быте, мы его нашли родившись…

…мы не променяем наш аграрный закон в его развитии ни на старое латинское право, ни на англосаксонское законодательство. Религия собственности по римскому закону по французскому кодексу убила бы нам вперед наше будущее».

О необходимости сохранения общины говорил и ранний Успенский:

«Требованиями, основанными только на условиях земледельческого труда и земледельческих идеалов, объясняются и общинные и земельные отношения: бессильный, не могущий выполнить свою земледельческую задачу по недостатку нужных для этого сил, уступает землю (на что она ему?) тому, кто сильнее, энергичнее, кто в силах осуществить эту задачу в более широких размерах. Так как количество сил постоянно меняется, так как у бессильного сегодня сила может прибавиться завтра (подрос сын или жеребенок стал лошадью), а у другого может убавиться, то „передвижка“ — как иногда крестьяне именуют передел — должна быть явлением неизбежным и справедливым».

Вокруг общины кипели страсти, а она оставалась незыблемой в своей основе, как бы не реагируя на выступления сторонников и противников.

И хотя закон допускал выход крестьянина из общины, масса всевозможных условий делали это невозможным. Даже в 1893 г. вышел закон, вводивший новые ограничения на выход из общины. По нему нужно было выплатить все долги, в том числе выкуп за землю, полученную при отмене крепостного права; заручиться согласием «мира»; получить разрешение земского начальника. Первое, второе и третье было чрезвычайно трудным при сочувственном отношении властей, в том числе верховной, к общине. Поэтому за 35 лет (1861–1906) воспользоваться правом выхода из общины со своей землей смогли только 140 тысяч крестьян. Это ничтожно малая цифра на фоне 16 миллионов крестьянских дворов.

Казалось, ничто не в силах поколебать веками складывавшуюся систему землевладения и землепользования. Возможно, так продолжалось бы еще долгое время, но последовавшие грозные события — крестьянские выступления в 1902 г. в ряде западных губерний, потребовали каких-то решений царского правительства, а настоящая крестьянская война 1905–1906 гг. грозила полной катастрофой. Поэтому в начале века целый ряд государственных комиссий, в том числе «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности» под руководством Витте, искали ответа на вопрос — что делать?

Наработанное «Особым совещанием…» легло в основу указа царя от 9 ноября 1906 г., подготовленного уже правительством Столыпина. Появлению указа сопутствовал юридический казус. Суть его в том, что в соответствии с новым законодательством законы и другие крупные государственные акты не могли приниматься без решения Государственной думы. Но в основных законах была предусмотрена статья 87, в силу которой правительство могло принимать особые (в том числе чрезвычайные) меры в случае, если Государственная дума на данный момент по какой-то причине не функционировала (например, старая распущена, а новая еще не избрана). Именно так и обстояло дело во время принятия указа от 9 ноября. I Думу распустили 8 июля 1906 г., а II Дума начала свою работу лишь 20 февраля 1907 г.; поэтому указ, принятый в междумский период, имел легитимный характер, но лишь отчасти. Во-первых, статья 87 предусматривала принимать в отсутствие Думы только меры чрезвычайного характера, не терпящие отлагательства. Крестьянский же вопрос, обсуждавшийся уже долгие годы, таковым не являлся.

Поэтому можно утверждать, что социально-экономическая мотивация появления указа, о которой говорилось и в самом его тексте, и в пояснениях к нему, не отражала всей правды. Очевидно, здесь имелись иные основания, главным образом политические. Выступая в 1908 г. перед депутатами III Государственной думы, один из лидеров кадетов Шингарев сказал, что не экономические мотивы толкали к спешному принятию указа: «…другие мотивы звучали более серьезно, более грозно: община стала рассматриваться как очаг социализма, как очаг революции, как притон таких людей, которые не дорожат существующим строем, которые способны верить в коллективную собственность». Естественно, двор и правительство не могли высказывать такую мотивировку открыто.

Второе обстоятельство, ставившее под сомнение легитимность указа от 9 ноября, заключалось в том, что в соответствии со статьей 87, принятые в чрезвычайном порядке указы должны были в двухмесячный срок направляться в Государственную думу и утверждаться ею. Только тогда они могли функционировать как законы. А мы знаем, что обсуждение указа от 9 ноября затянулось на несколько лет.

Указ предусматривал право крестьянина, члена общины, выйти из нее с закреплением в собственность причитавшейся ему земли и оговаривался механизм реализации этого права. Впервые в истории России крестьянин становился землевладельцем.

Наиболее четко позиция Столыпина по поводу целей реформирования была выражена в одном из представлений Совету министров, где он писал: «Развитие личной земельной собственности среди крестьян, устранение важнейших недостатков их земледелия, а именно чересполосности, дальноземья и длинноземелья, наконец. Всемерное содействие крестьянам в расселении хуторами или мелкими поселками, таковы ближайшие землеустроительные задачи правительства… полуголодная деревня, не привыкшая уважать ни свою, ни чужую собственность, не боящаяся, действуя миром, никакой ответственности, всегда будет представлять собой горючий материал, готовый вспыхнуть по каждому поводу, будь то революционная пропаганда, эпидемия или другое стихийное бедствие. Лишь создание многочисленного класса мелких земельных собственников, лишь развитие среди крестьян инстинкта собственности, — несомненно и ныне существующего, но ослабленного и подавленного, лишь освобождение наиболее энергичных и предприимчивых крестьян от гнета мира, — словом, лишь предоставление крестьянам возможности стать полноправными самостоятельными собственниками наравне с прочими гражданами Российской империи, — могут поднять, наконец, нашу деревню и упрочить ее благосостояние… И сторонники революционных и социалистических учений прекрасно понимают опасность, грозящую им от правительственных землеустроительных начинаний. Со всех сторон, в манифестах и воззваниях, слышатся в их лагере призывы к противодействию этим начинаниям. Оно и понятно: крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия, и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз и навсегда был бы положен конец».