Эдвард Люттвак - Стратегия. Логика войны и мира

Хотя иные конфликты между инженерами и военными могут разрешиться только посредством институциональных перемен, хроническое разногласие между инженерами и политиками — обычное состояние дел. Политические цели государства обычно представляются инженерам настолько далекими и неясными, что совсем не входят в их расчеты. В некоторых случаях власть просто внезапно вмешивается сверху, отдавая распоряжения. Американский президент может принять решение остановить вполне многообещающую техническую разработку — просто потому, что она оскорбляет его этические чувства или угрожает его публичному имиджу. А другой президент может приказать инженерам разработать некое новое оружие, стоящее за границами нынешних возможностей науки, невзирая на то, что научный прогресс нельзя направить и подстегнуть ни политическим решением, ни дополнительным финансированием. Гитлер или Сталин могли распространить свою диктатуру на лаборатории, приказав создать баллистические ракеты или атомную бомбу, и притом как можно быстрее.

Засвидетельствованы случаи подобного вмешательства и со стороны ученых, притом — не менее впечатляющие. Едва ли не самый значительный из них произошел 11 октября 1939 года, когда влиятельный экономист Александр Сакс передал президенту Рузвельту письмо, подписанное уже ставшим знаменитым Альбертом Эйнштейном. В этом письме содержался меморандум, подписанный другим ученым-беженцем, еще не известным на тот момент Лео Силардом [61], которому и принадлежала идея. Оба документа призывали американское правительство рассмотреть возможность запуска цепной реакции распада урана «в рамках военного устройства». Начинание Силарда стало возможным благодаря помощи еще двоих ученых-беженцев, Юджина Вигнера и Эдварда Теллера. Всем им была уготована слава, но тогда их главная роль заключалась в том, чтобы несколько раз привезти Силарда на машине в пляжное бунгало на острове Лонг-Айленд: сам он не имел водительских прав. По воспоминаниям Сакса, на Рузвельта, похоже, не произвело впечатления ни письмо, ни меморандум; лишь на следующее утро, за завтраком Саксу наконец удалось убедить Рузвельта отнестись к этому делу всерьез, рассказав президенту историю о том, как Наполеон отказался финансировать проект военного применения пароходов, предложенный Фултоном [62].

Напротив, в нацистской Германии столь же мощные силы воспрепятствовали разработке атомной бомбы. Энтузиазм Гитлера быстро разгорелся, когда наметилась перспектива изготовления ракет, веретенообразных и рокочущих, и его поддержка ракетного дела была и щедрой, и упорной. Но ядерная физика представляла собою область, освоенную, как известно, учеными неарийского происхождения (и Силард, и Теллер, и Вигнер, как и сам Эйнштейн, были евреями); кроме того, она была осуждена нацистскими мыслителями за подрыв устоев. Да и ядерная цепная реакция не нашла в Германии столь же стойкого защитника, каким был Лео Силард.

Таким образом, вопросы колоссальной важности были отброшены с крайней легкомысленностью из-за научного невежества Адольфа Гитлера, который понимал толк в механическом оружии, очень слабо разбирался в электронных приборах и ровно ничего не смыслил в ядерной физике. Конечно, американский проект разработки атомной бомбы рано или поздно был бы запущен, даже если бы и не появилось никакого Силарда. Но задержка могла бы оказаться решающей, если бы вкусы Гитлера были иными.

По завершении Второй мировой войны, в которой было немало драматических эпизодов, и после Аламогордо (Лос-Аламоса), Хиросимы и Нагасаки мысль, что политическим лидерам не следует пренебрегать возможностями, предоставляемыми наукой, стала частью расхожей мудрости. Научные службы расплодились в рамках правительственных и военных структур, научные советники вошли в состав команд президентов, премьер-министров и генеральных секретарей. Однако это мало способствовало устранению разногласий между наукой и политикой. Выяснилось, что есть лишь два рода научных проблем: рутинные вопросы, для решения которых вовсе не требуется никакого политического вмешательства, и спорные вопросы — относительно которых сами ученые склонны пребывать в разногласиях [63]. Политики по-прежнему являются кормчими государственного корабля, а военные — их боевым экипажем, но машинным отделением теперь заведуют ученые и инженеры, и они ведут корабль в неизвестном направлении.

Если мы вернемся к примеру времен «холодной войны», где мы рассматривали ситуации потенциального сражения противотанковых ракет с продвигающимися вперед бронетанковыми войсками, и разберем его на следующем, тактическом уровне стратегии, картина перед нашими глазами станет ярче и шире. Шире — потому что мы уже не упрощаем эту ситуацию, не видим в ней простую дуэль: вместо этого мы должны рассмотреть столкновения целых подразделений, в которых, с одной стороны, есть много ракетных расчетов, а с другой — достаточное количество единиц бронетехники. И эта картина будет полнее, потому что мы уже не станем разбирать столкновение противотанковых ракет и бронетехники так, как будто бы это был испытательный эксперимент, с экипажами и расчетами, которые вполне могли бы состоять из роботов. На тактическом уровне мы встречаемся с человеческим измерением войны во всей его полноте.

Но, прежде всего, — есть физическая арена сражения: определенная местность, ее рельеф и растительность. В центральной Германии, где могли бы пролегать линии фронта, нет больших гор, но равнина по большей части окаймлена холмами и впадинами. Любые неровности ландшафта могут оказаться важными для пехоты, так как дают возможность спрятаться. Есть много укрытых проходов, которыми небольшие наступающие колонны советской бронетехники могли бы воспользоваться, чтобы внезапно появиться перед ПТУР на ближней дистанции, тем самым лишив их огромного преимущества в дальнобойности по сравнению с пулеметами. В крайних случаях зримые цели могли бы появиться на столь короткой дистанции, что противотанковой ракетой вообще нельзя было бы воспользоваться: ведь у большинства моделей есть как минимальные, так и максимальные дистанции стрельбы, поскольку после запуска ракету должен поймать и вести механизм наводки на прицельной дальности (у противотанковых ракет тоже есть минимальная дистанция стрельбы, устанавливаемая взрывателем, рассчитанным на определенное время, чтобы защитить от взрыва расчет).

Кроме того, Германия — не пустыня. Повсюду есть растительность, которая могла бы скрыть пехоту с ПТУР, изначально маскирующую свое присутствие. Наряду с минимальным укрытием, обеспечиваемым самой местностью, там можно было бы найти жизненно важную защиту от прямого огня. К тому же ввиду наличия некоторого времени до начала сражения местность и растительность на ней можно было бы не только использовать в естественном виде, но и усилить их полезные свойства укреплениями и минными полями. Бульдозеры и экскаваторы, а еще лучше — специализированные военно-инженерные машины с приспособлениями для рытья траншей и рвов или даже ковшами и пилами могут превратить местность в укрепленную зону. Никакие новые разработки в технологии вооружений не устранили исконного преимущества — сражения под укрытием, защищающим от навесного огня гаубиц и минометов, и ведения боя с огневых позиций, укрепленных окопами, а также из-за противотанковых рвов. А при наличии еще большего времени можно было бы возвести основательные и стационарные преграды для защиты от атак боевой техники, с ДОТами из прочных сортов бетона и прочими сооружениями, вопреки всем предрассудкам, возникшим после неудачи «линии Мажино». Значительно меньше времени потребовалось бы для того, чтобы усилить оборону за счет противотанковых мин. Многое здесь можно сделать вручную, но гораздо быстрее получится, если заложить мины с помощью особых миноукладчиков или даже разбросать посредством ракет прямо перед наступающей бронетехникой. Однако огневые позиции не должны быть слишком заметны на фоне естественного природного или городского ландшафта, иначе они превратятся в очевидные и простые цели для наступающих, а минные поля, не защищенные огнем, могут быть беспрепятственно очищены.