Дмитрий Быков - Блуд труда (сборник)

Талант Лебедя был той же природы – это вообще чисто русский феномен: одаренность налицо, но в чем она заключается – сказать невозможно. Феномен чистой харизмы, силы как таковой. Талантливый военный – сегодня в известном смысле оксюморон, и не потому, что военный не может быть талантлив, а потому, что в наше время талант от него не требуется. По замечанию одного крупного нашего политолога, которого я не хочу называть, сегодня нужны не генералы, а пиарщики. Собственно военные таланты требуются на войне, в нынешней российской политической жизни требуются другие дарования; не то чтобы Лебедь вовсе не умел подчиняться – но он не готов был подчиняться ничтожествам. Есть люди, чьи таланты сегодня неприменимы, и подозреваю, что в этот разряд попадают почти все люди, которых стоит уважать. Страной правят обладатели применимых талантов, то есть в лучшем случае конформисты, а в худшем мошенники, и приход Путина в этом смысле ничего не изменил, ибо стратегии возрождения у страны до сих пор нет, а погружать больного в анабиоз, чтобы не так быстро гнил, – не лучший способ лечения.

В военном деле я не специалист, об успехах Лебедя в Афганистане судить не могу, но людей он берег, подтверждения тому опубликованы. В Приднестровье и Чечне от него требовалось не воевать, но мирить. Вероятно, он был хорошим командиром. Что касается гражданской жизни, решительно невозможно было понять, почему он вызывает симпатию, старательно играя в бурбона. И все-таки человек этот был мне небезразличен – и конечно, не потому, что я, как всякий интеллигент-хлюпик, мечтаю услышать “Равняйсь” (я два года в армии его слушал, выполнял – и не питаю никаких иллюзий насчет российского офицерства). Я Лебедя немного знал, встречался с ним для интервью и писал о его предвыборной кампании 1998 года в Красноярске. Обаяние его было бесспорно и действовало даже на людей, не склонных равняться, – в том числе и на меня. Впрочем, о нем и Окуджава высказался в интервью вполне комплиментарно: “Он хороший офицер, у нас был такой на фронте… Видно, что ему не нравится воевать. Он умеет говорить с солдатами”.

Он был человек эффектный, из тех командиров, о которых солдаты любят рассказывать легенды. О Лебеде таких легенд ходило страшное количество, одну я слышал лично – и, как всегда, от непосредственного очевидца. Относится она к афганским временам. Он узнал, что в его подразделении – не помню, чем он тогда командовал, – особенно яро зверствовали три дембеля. Каждому до отправки домой оставались считанные дни. Он вызвал всех троих и поставил перед выбором: либо на вас заводятся уголовные дела, либо я каждому из вас как следует дам в морду, и вы поедете домой. Естественно, между дисбатом и мордобоем изверги выбрали мордобой; двоим из трех он сломал челюсть. Эту легенду я слышал от нескольких его сослуживцев, в разных вариантах, но суть сохранялась; поступок вполне в его духе и вполне в духе нашей армии. Популярность его в армии после Приднестровья была огромна, особенно на фоне почти всеобщего презрения к Грачеву; даже Хасав-Юрт не оказался концом его карьеры: первая чеченская война была дружно ненавидима всем обществом, а когда стали ясны последствия хасав-юртовских соглашений, Лебедя легко было оправдать тем, что действовал он не по собственной воле (и это справедливо). Как всякий идеальный военный, действовать по собственной воле он, кажется, не умел вовсе: получалось самодурство.

Исполнителем он был почти идеальным, хотя мог и не стерпеть, когда приходилось подчиняться ничтожествам; в качестве руководителя гражданского объекта был совершенно беспомощен. И это при том, что присущи ему были многие качества, которыми не отличались политики в штатском: например, находчивость и самоирония. Он лично прислал Шендеровичу свой портрет с автографом: “Сержанту Шендеровичу от генерала Лебедя для работы над образом”, поскольку фраза “упал-отжался” нисколько его не рассердила; он даже сам полюбил употреблять ее. Отлично зная, как к нему относятся в крае, он не преследовал инакомыслящих и не воевал с журналистами. На вопрос о том, как он будет строить отношения с прессой в случае победы на выборах, ответил не без яда: “Когда ко мне в часть попадал журналист, мои отношения с ним заключались в обеспечении трехразового горячего питания”. Не знаю насчет трехразового питания, но красноярские оппозиционные СМИ вряд ли могут пожаловаться на какие-нибудь неудобства, кроме моральных. Агитировать против Лебедя в край лично прилетел Юрий Лужков (не преминув извлечь из этого приезда кое-какую личную выгоду) – и только добавил ему процентов: Москва – не лучший советчик для Сибири, там к ней отношение специфическое, при всем дружелюбии. На фоне своих врагов Лебедь вообще смотрелся недурно. Особая тема – его отношения с Березовским, который уже и смерть генерала успел использовать в своих нынешних целях: он не верит в ее случайность, и виноват в этом Путин. Он, видите ли, сам создал в стране такую обстановку, что ничему верить нельзя. Что ж, и Березовский, и Лебедь незаменимы в бою, но невыносимы в мирной жизни: один эмигрировал, другой погиб. Это, разумеется, не повод ностальгировать о временах боевых действий, когда были востребованы яркие личности, – а теперь, мол, все серо (березовская пресса именно в таком духе отреагировала на красноярскую трагедию). Военный, которому не за что воевать, опасен. Не менее опасен жулик, которому негде жульничать: когда доступ к финансам ему перекрыт, он начинает спекулировать исключительно на идеологии, доступа к которой, как ни крути, не перекроешь.

Мне приходилось уже писать о том, что любые люди, занятые не своим делом, потенциально опасны: в них копится раздражение. Профессия вообще перестала быть сущностной характеристикой человека (и персонажа): дело не в том, что настал постиндустриальный век, а в том, что в стране, лишенной четких ориентиров, созидательная деятельность исключается как таковая. Россия состоит из чекистов, которым не на кого охотиться, – и в результате они рвутся во власть, охотясь на всех; из бывших физиков и лириков, которые наконец уравнялись в невостребованности, продемонстрировав классическую русскую конфигурацию: либо одни против других, либо власть против всех; теперь физики и лирики либо брюзжат на весь свет, либо пополняют собою протестный электорат. Я не говорю уже о литераторах, зарабатывающих журналистикой и оттого ненавидящих свое дело, что не может не сказываться на их желчных текстах.

Почти всех россиян старше тридцати лет – а именно они составляют сегодня костяк дееспособного населения – готовили по старым учебникам; они еще не готовы признать, что их профессия никому не нужна. В стране ненужных профессионалов органично чувствуют себя одни подонки – они-то работают по призванию. Невоюющие генералы, которым часто попросту запрещали побеждать, – становятся источником агрессии, и пример генерала Руцкого никого ничему не научил. Непишущие писатели – самая противная категория населения: комплексы все те же, тогда как продукт, выдаваемый на-гора, – статьи, интервью, заказные пиар-кампании – получается отвратительным. Все в России сделано без любви, по принуждению, для выживания: на стройках столицы работают бывшие молдавские кандидаты наук, ученые промышляют частным извозом, военные ищут себя в политике. За их брутальным обаянием кроется дремучая некомпетентность, они сами понимают это, компенсируя недостаток уверенности избытком крутизны… но истинного приложения своим силам не находят, и в итоге скрытая безработица в стране (то есть число людей, вынужденно сменивших профессию) растет также быстро, как и в 1991 году, на заре антисовковой шоковой терапии.