Алесь Адамович - ...Имя сей звезде Чернобыль

Вот от него, от Нестеренко я и получил конкретную информацию (о типах нужных нам приборов и т. д.). Он искал обходные пути, чтобы как-то прошибить стену, ну, и вышли мы друг на друга. У него, да еще у Николая Борисевича, президента Академии наук Белоруссии, получил я основную научную информацию. И для письма, и для разговора со Слюньковым.

Не очень-то я был готов к разговору: у руководителя республики вроде бы все «данные» об уровнях радиации по различным районам Белоруссии, а у меня лишь неотступная тревога и знание, но тут уж точное, что приборов для защиты миллионов людей от внутреннего облучения через продукты питания нет. Совершенно отсутствуют они, и когда будут неизвестно. А главное: будем ли стараться их получить, купить, сделать, если и впредь будет считаться, что «ветер дул никуда…»

Шесть с половиной часов государственного времени отнял я у первого лица республики. Я-то понимал, когда шел к нему, что меня позвали лишь потому, что теперь я не просто какой-то там писатель, нет, я человек, который едет к Горбачеву. Лишь в этом качестве я нужен и интересен, а точнее, опасен. Но хочется всегда думать о людях получше. Тем более что и плавный голос, и широкая улыбка, и воспоминание хозяина кабинета о своем голодном послевоенном детстве «пэтэушника» (ученика производственно-технического училища), рабочего на строительстве минского тракторного завода — всё настраивало на доверительный тон, даже на искренность. Ну, разве ему тоже не хочется, чтобы было как можно лучше? Кто же захочет; чтобы было Хуже? Да, да, уровни радиации в миллирентгенах и кюри на километр вроде бы не такие страшные (по его бумагам), правда, делали замеры больше с воздуха, с вертолетов и самолетов, но даже если и так — приборов для контроля за продуктами питания нет?.. Нет. Так это же вон чем грозит!

О переселении… Из «зоны» увезли людей. Ну, а которые рядом с «зоной», там детям жить можно? И почему людей не увезли подальше от «зоны», раз уж стронули с места, а поселили почти рядом? Не придется переселять еще раз? Ответ, который мне дан был, слово в слово и по пафосу совпадал с тем, что я потом слышал от директора института биофизики Академии наук СССР академика Л. А. Ильина: мол, эвакуируя такую массу людей, не обойтись без травм и даже жертв. Так что надо еще подсчитать, что гуманнее… (Пройдет несколько лет и мы услышим, увидим, как ученые типа Ильина или Председателя гидрометеорологической службы Израэля будут спорить прилюдно с партийно-государственными деятелями, кто и кого обманывал и кто требовал лжи. До сих пор спорят и приводят доказательства. С переменным успехом. Но тогда было полное единение между ними в действиях и взаимопонимание).

Еще проблема, которую республиканскому руководителю пришлось обсуждать с писателем (напомним: который едет к Горбачеву) — куда дели мясо зараженного скота. Ведь это тысячи тонн. В холодильниках? А не лучше было в могильниках оставить? Что с ним потом будем делать?… Снова ссылка на науку: вылежится — освободится от некоторых «элементов», а там видно будет. (Ну, а там, как уже известно, его стали смешивать с чистым продуктом — преступление, кстати, тоже освященное ведомственной наукой, московским Институтом питания).

Не могли не заговорить о судьбе строящейся в 30-ти километрах от Минска тепловой атомной станции — неужто и после Чернобыля продолжим? Мне были выданы цифры: потребность города в тепле, запасы нефти в Тюмени, средства, затраченные на строительство…

За окном здания, в котором мы находились, уже зажглись неоновые буквы и слова над крышей музея Великой Отечественной войны: «Подвиг народа бессмертен». Что пришло мне в голову, но я вдруг показал на светящиеся слова Николаю Слюнькову: «Вот, и ваше имя вот так, если спасете Белоруссию».

Прошло с того дня почти четыре года. Нет в Белоруссии более ненавистного миллионам людей имени, чем это —

Слюньков. На минских митингах плакаты: «Судить Слюнькова!» Скандирования во время чернобыльских забастовок в Гомеле: «К суду Слюнькова! Нужен чернобыльский Нюрнберг!»

Страшный итог жизни, в общем-то, не самого плохого человека, который встречался на моем пути. Он, конечно, в тот день, когда мы осторожненько перетягивали канат — каждый к своей правде — не догадывался, куда принесет его волна, уже подхватившая. Верно и преданно служа системе, выполняя все правила аппаратной игры, этот бывший «пэтэушник» буквально через полгода после Чернобыля стал членом Политбюро КПСС — о чем еще может мечтать партиец? Но развеялось всё, как мираж, после XXVIII съезда КПСС: он уже не член Политбюро, он лишь Слюньков, а это действительно страшно — носить сегодня фамилию, проклинаемую народом, понявшим, как его обманули и предали.

Три с половиной года больше миллиона белорусов (а сколько украинцев на своих таких же землях, а сколько русских на Брянщине и в Калужской, Тульской областях — тоже преданых своими руководителями) жили там, где жить нельзя, молоко от своей коровы пить нельзя, (подоил и вылей в яму), яблоко, гриб съесть опасно, и вдруг им сказано, они и сами давно предчувствовали, а сейчас поняли: они, их дети были лишь заложниками в какой-то бесчеловечной игре, партийно-аппаратной. Их держат, как подопытных кроликов — и даже сказав правду, все не переселяют.

А начал в Белоруссии это (и действительно так), он, Слюньков.

Конечно, не он один, и не был главным звеном в Большой Общегосударственной Лжи. Но в Белоруссии — он, как на Украине — Щербицкий, а в русских областях — свои руководители.

Ключевым в том нашем шестичасовом разговоре был, пожалуй, вот этот момент. Слюньков вдруг сказал:

— Позвали нас к Председателю Совета Министров Рыжкову, так Ляшко (украинский премьер) полтора часа плакался, клянчил о помощи, а наш Ковалев (белорусский премьер) за десять минут отчитался. Так Рыжков похлопал его по плечу: «Вот, украинцы, учитесь у белорусов!»

Не знаю, чего в словах Слюнькова было больше: призыва не ехать, не клянчить? Вон как на это смотрят там, наверху. Или же это был тот щедринский «административный восторг» чиновника, похваленного и поощренного, который готов теперь в лепешку расшибиться (и кого угодно заложить) только бы еще раз похлопали по плечу.

И всё равно трудно объяснить, как и что произошло после того, как письмо мое (я его все-таки отвез и передал) было неожиданно зачитано на заседании Политбюро (4 июня 1986 года). И Горбачев распорядился, чтобы в Белоруссию было послана комиссия. Авторитетнейшая комиссия выехала и так получилось, что я возвращался в Минск в-одном вагоне чуть ли не с двумя десятками министров и замминистров. Они не знали, что это я их везу в Минск, но и я этого тоже не знал.

В одной из статей я вот так упрекнул Председателя Совета Министров Н. И. Рыжкова и именно за то, что он столь неосторожно похвалил, в пример поставил «скромных» белорусских руководителей. За счет собственного народа, нетребовательных и скромных. И без этого готовые пренебречь его интересами во имя партийной и государственной дисциплины, после того похлопывания по плечу они вообще голову потеряли в стараниях доказать, что поощрения достойны. Чего стоит хотя бы такой факт: засыпанная радионуклидами республика отправляет в соседнюю, пострадавшую меньше, все наличные поливальные машины. Мыть улицы, асфальт Киева, словно в этом не нуждался белорусский Гомель или Могилев. Так удивительно ли, что Московскую комиссию они завернули, чуть ли не с вокзала: не нужна нам помощь, сами справимся, да у нас и не так плохо, как вас и Горбачева информируют эти писаки! Казалось бы, приехали министры и замы приборостроения, союзной медицины, зам. председателя Госплана и прочие — воспользуйтесь, добивайтесь чего можно получить, тем более что вас уже обвинить не в чем: не вы клянчили, за вас это сделали. Ничего такого не произошло. Наоборот, когда тот же В. Нестеренко и другой физик Н. Борисевич заикнулись об истинных масштабах радиационного поражения на Белоруссии — это им дорого обошлось. Их немедленно удалили с руководящих должностей. Заодно нас с Нестеренко из списка баллотирующихся в академики: и это у нас контролировала партия.