Алесь Адамович - ...Имя сей звезде Чернобыль

Но всё это пустяки в сравнении с тем, что сделали с Белоруссией, с ее населением. Сегодня республика (вся) объявлена зоной бедствия. Конечно, Чернобыль виноват. Но и вся послечернобыльская политика руководства республики — причиной тому.

Жители «зоны» да и всей Белоруссии особенно возмущены тем, что сам Слюньков «сбежал в Москву» — после того, как отказался от всякой помощи республике. Да, это так. Но самое большое несчастье даже не в отказе от помощи. Не очень-то готово было руководство комиссии по ликвидации последствий Чернобыльской аварии, тот же глава комиссии Б. Е. Щербина расщедрится на серьезную помощь. Когда Белоруссия все-таки попросила валюту на приобретение хотя бы самых необходимых приборов (уж насколько настойчиво просила, не знаю) заместитель Рыжкова Архипов прислал такой ответ Совета Министров СССР: валюты не будет, обходитесь собственными ресурсами.

Воистину страшное последствие послечернобыльской палитики Слюнькова, Бартошевича (второй секретарь ЦК КПБ), Ковалева (Председатель Совета Министров БССР) заключалось в том, что они своим поведением задали программу всему государственному и партийному аппарату республики. Например, успехи или неуспехи работников медицинского надзора (от министра до врачей санэпидстанций) оценивались не по строгости контроля за продуктами питания и т. д., наоборот, насколько их деятельность и поведение соответствуют принципу: нет повода для паники. И вообще у нас всё хорошо. Поэтому и в Минске на центральном, комаровском рынке, и у себя на родной Могилевщине я наблюдал одну и ту же картину: женщина в белом халате сует в корзину с ягодами или грибами «микрофон» очень грубого, не восприимчивого к большинству излучения аппарата «Д-5» и даже не глядит на стрелку: а что глядеть, всё равно ничего не покажет, да и не требует никто никакой строгости или точности? Похоже, что как раз обратного требуют.

А уж обойти даже такой контроль проще простого: купи килограмм-другой ягод или грибов, мяса или молока сколько-нибудь, которые уже прошли «проверку», неси это к женщине в халате и получай разрешение на продажу всего, что ты сам привез на базар.

Правила игры, заданные на самом верху и в самом начале, выдерживались все последующие годы — и при новом руководстве республики. Действуют они, пожалуй, и сегодня. В результате: вместо того, чтобы локализовать радиоактивное пятно, и без того огромное, его размазали по республике и за пределами ее. Особенно потому, что в зараженных районах не только не прекратили земледельческих работ и животноводства, а даже наращивали и увеличивали планы, стремясь как бы и этим подтвердить, что изначальная оценка ситуации была верная. Где возводили дворцы культуры, пищеперерабатывающие цеха и т. п.? — в зараженных районах прежде всего. Дело в том, что средства на «ликвидацию последствий» все-таки выделялись Белоруссии, и даже не малые. Тратить их можно было лишь в пораженных зонах. Ну, и тратили: не на переселение людей, не на серьезный медицинский контроль и лечение, а на отмывку домов и даже деревьев, асфальтирование дорог, строительство школ-интернатов для детей (чтобы они поменьше находились на улице или, не дай Бог, в лесу, на реке) — сотни миллионов рублей и горы стройматериалов истратили впустую, не жалели, только бы люди жили там, где жить нельзя, невозможно. В партийных сейфах лежали карты с указанием: 40 кюри/км,2140 кюри, 300 кюри, но опасными «районами жесткого контроля» в Белоруссии по-прежнему (и в 1987, и в 1988–1989 гг.) считались лишь несколько районов.

Так что дело, конечно, не в Слюнькове только, или Щербицком, или Щербине, Ильине, Израэле, Чазове — крупных партийных или академических чиновниках. Они лишь звенья и проявление Системы. Созданной и возникшей из «партии нового типа», ленинской, построенной по принципу военной организации. Отрегулированная Сталиным за десятилетия террора, эта партия, вросшая в государство, слившаяся с государственными структурами, действовала в послечернобыльской ситуации по тем же правилам, теми же средствами, которые народам нашим уже обошлись в десятки миллионов жертв.

Но зачем это Системе — такие жертвы и страдания людей, что это ей давало, могло добавить? Она что «нарочно» вредит людям? Да нет, просто она не запрограммирована на обратную связь, на восприимчивость, на чужую боль и чужие, не аппаратные, чувства. Это всё равно, как упрекать мертвую природу в нечувствительности к ушибам и боли живых существ. В том-то и дело, что тоталитарная система сталинского типа (а она всё еще этого типа, невзирая на перестройку) в каком-то смысле мертвая, неодушевленная .

Я потом интересовался у одного секретаря обкома: вы же знали, понимали, что жить людям нельзя в ваших районах? Оказывается, знали уже в 1986 г. И даже некоторые докладывали начальству повыше. И что? А им отвечали: у нас есть наука и она подтверждает, что надо продержаться полгодика, годик, климат в Белоруссии сырой, дождливый, радиация уйдет в грунт, «растворится» (вот такая наука!).

— Ну, а что потом?

— А потом к нам приезжали сами ученые, из института биофизики, говорят, мы не учли, что в горящий реактор засыпали песок, свинец, излучающие частицы оказались как бы в не размываемых стеклянных капсулах. Говорят, мы ошиблись.

Как-то по телевидению в 1989 г. показывали: Михаил Горбачев приехал на Чернобыльскую АЭС, с ним Председатель Бюро Совета Министров СССР по делам энергетики Щербина, председатель Гидрометслужбы Израэль и новый директор Чернобыльской станции. Заверяют руководство страны, что с атомными станциями теперь всё в порядке. А если в чем и непорядок, так повинны в этом писатели, газетчики: мешают атомщикам трудиться во благо народа. Даже организовали «голос из толпы»: уймите, мол, печать, «неспециалистов».

Горбачев как-то все уходил от разговора, понимая, конечно, что чиновники хотят показать народу, на чьей он стороне. А потом все-таки показал: нет, мол, без помощи общественности трудно добиться главного — безопасности АЭС.

Это один лишь эпизод постоянной борьбы между теми, кто «саркофаг» хотел бы соорудить и над самой проблемой Чернобыля — полную секретность всех данных — и теми, кто сознавал: Чернобыльская катастрофа может повториться в любой час. Тревога нарастала, как ее ни глушили, людей, пытающихся заговорить вслух об этом становилось всё больше. Но в печать, на телевидение нас не выпускали. Когда в 1987 г. я выступил в минском Доме кино перед журналистами, а телевидение снимало наш об этом разговор, материал пролежал «на полке» почти три года. До поры до времени это был наш исключительно устный жанр — Чернобыльская беда. Для белорусского писателя Виктора Козько и украинца Юрия Щербака, для журналиста Бориса Куркина и физика Григория Медведева.