Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

Может все и было так, но верится в такую интерпретацию с трудом. Вряд ли хорошо понимавшие ситуацию Зиновьев и Каменев пустили бы столь серьезный вопрос на самотек и, конечно же, все решили заранее. Как это всегда и делается в подобных случаях. И Сталин наверняка знал, чем кончится весь этот спектакль. А он так и закончился. Ничем.

«Товарищи, — сказал Зиновьев, — последнюю волю, каждое слово Ильича, мы, безусловно, должны считать законом... В одном вопросе, однако, мы с радостью можем сказать, что опасение Ильича не подтвердилось. Я имею в виду вопрос, касающийся генерального секретаря. Вы все были свидетелями нашей совместной работы в последние месяцы. Как и я, вы могли убедиться в том, что опасения Ильича не оправдались». Ну а раз так, то, по словам Зиновьева, надо было оставить все как есть. К его просьбе присоединился и Каменев. Что же касается «воли Ильича», то Каменев вообще предложил не сообщать о ней съезду.

После недолгого спора было принято решение ознакомить с ленинскими документами участников съезда путем оглашения по делегациям основных партийных организаций и не обсуждать его на партийных заседаниях, было также решено не публиковать письмо Ленина в прессе.

Но на этом дело не кончилось, и вопрос о пребывании Сталина на посту генсека был поставлен на заседании делегаций съезда. Впрочем, и там все прошло по заранее написанному Зиновьевым и Каменевым сценарию, и столь пока еще нужный в их борьбе с Троцким Сталин остался на своем посту.

23 мая 1924 года начал свою работу XIII съезд партии, который, по словам Дейчера, превратился в «оргию проклятий» в адрес Троцкого. И если сравнивать тот елей, который лился на «демона революции» на предыдущем съезде с XIII, то можно было подумать, что речь идет о двух совершенно разных людях.

Сам Троцкий повел себя весьма сдержанно и долго, и нудно говорил о роли партии и закончил тем, что перефразировал известную английскую пословицу. «С гораздо большим историческим правом, — заявил он, — мы можем сказать: права или не права в отдельных частных конкретных вопросах, в отдельные моменты, но эта моя партия...» На что еще более разочарованная Крупская, которая очень надеялась на то, что Троцкий даст Сталину настоящий бой, холодно заметила, что если партия всегда права, то не стоило тогда и затевать дискуссию.

Не упустил случая как следует лягнуть своего врага и Зиновьев, который язвительно заметил: «Кисло-сладкие комплименты по адресу партии ей не нужны!» После чего обвинил Троцкого в подготовке переворота, который ленинградский партийный секретарь усмотрел в выступлении оппозиции.

Как следует приложил Льва Давидовича и Сталин, обвинив его в незнании ленинского наследия. «Партия, — заявил он, — нередко ошибается. Ильич учил нас учить партию правильному руководству на ее собственных ошибках...» Однако признания собственных ошибок от Троцкого никто так и не услышал. Отвергнув обвинения в мелкобуржуазном уклоне, Троцкий заявил, что все его действия были направлены не на изменения состава ЦК, а на развитие внутрипартийной демократии.

Троцкому на съезде досталось, но обрушившаяся на него критика никоим образом не отразилась на его положении. Он как был так и остался членом ЦК и Политбюро, а после того, как выразил желание продолжать и дальше «сражаться на большевистской баррикаде», Н.А. Угланов как бы выразил общее мнение. «Нам, т. Троцкий, — сказал он, — этого мало. Мы вас не рассматриваем как рядового стрелка, мы вас рассматриваем как командира, мы требуем от вас не только простого рядового участия на баррикадах, а требуем от вас командования, но умного командования и ясного приказа».

Да, в Троцком все еще видели «не рядового стрелка», но былым авторитетом он похвастаться уже не мог. Романтик революции, он по-прежнему жил представлениями того времени, когда его речи поднимали из окопов целые полки навстречу смерти. Он обладал многими талантами, кроме одного: той самой политической прозорливости, которая позволяет просчитывать ситуацию хотя бы на несколько ходов вперед и принимать правильные, решения. Не учитывал он и главного: в середине 1920-х годов в России сложилась уже совершенно иная политическая обстановка, и теперь многое решалось не на полях сражений, а в тиши тех самых партийных канцелярий и кабинетов, которые так возненавидел в последние годы своей жизни Ленин. Не понял он и того, что в новых условиях надо было уповать уже не столько на авторитет, сколько на реальный расклад сил.

Впрочем, XIII съезд занимался не только Троцким, но и делом. И прежде всего крестьянским. Надежды на мировую революцию быстро улетучивались, и из-за отсутствия зарубежных займов и инвестиций большевики могли рассчитывать только на внутренний рынок, и прежде всего сельскохозяйственный. Беда только в том, что никто из правящей элиты не понимал по-настоящему нужды деревни, поскольку общались лидеры партии с нею только через спущенные на село директивы. «Мы, — откровенно заявил на съезде Зиновьев, — партия слишком городская, мы слишком мало знаем деревню — это надо зарубить себе на носу, ибо иначе мы всуе будем повторять слова о смычке».

Партийцы были полностью согласны с Зиновьевым и приняли решение об усилении культурной работы в деревне и восстановлении кооперативного движения. Именно на них партия делала ставку, и именно кооперативы должны были, вытеснив частную собственность и защитив бедняков и середняков от эксплуатации кулаками, овладеть в конечном счете рынком.

Подводилась под них и идеологическая база, и в качестве «школы коллективного хозяйствования» они должны были способствовать преодолению крестьянского индивидуализма и расширению базы социалистического строительства в деревне.

Ну а поскольку кооперативы были еще очень слабы, то партия считала кооперирование «задачей на десятилетия». Столько же партия отводила и введению на селе той самой культуры, на которую пока даже не было и намека. Что полностью отвечало ленинскому плану построения социализма в СССР.

Понимали ли партийные лидеры партии все те трудности, которые их ожидали на том самом пути, где уже очень многие правители сломали себе голову? Думается, вряд ли. Среди них не было ни одного человека, который что-либо построил в своей жизни, потому и не существовало для них таких крепостей, какие бы они не смогли взять. Сейчас для большевиков такой крепостью была темная и совершенно непонятная им деревня, и тем не менее весной 1924 года они были полны решимости на новую попытку «завоевания деревни в экономическом, культурном и политическом отношении».

После съезда состоялся пленум ЦК, на котором Сталин сделал, наверное, то, что он и должен был сделать. Он подал в отставку, руководствуясь указаниями бессмертного Ленина. Правда, при этом недвусмысленно намекнул, что именно благодаря его крутости и была разбита оппозиция. Но когда необходимость в этой самой крутости отпала, он был готов подчиниться посмертной воле вождя революции. «Уверяю вас, товарищи, — закончил он свое выступление, — что партия от этого только выиграет».