Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

И вот что говорил о ней сам Сталин на совещании Высшего военного совета в апреле 1940 года: «Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было... Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30-35 оборонной промышленности нашей страны и, стало быть, от целостности и сохранности Ленинграда зависит судьба нашей страны. Прорваться к Ленинграду, занять его и образовать там, скажем, буржуазное правительство, белогвардейское, — это значит дать довольно серьезную базу для Гражданской войны внутри страны против Советской власти».

Насчет Гражданской войны сказать трудно, а вот что касается Ленинграда, то вряд ли бы Германия, да и любая другая страна стала бы опираться в своей политике на международное право и Лигу Наций. Особенно если бы от нее зависела судьба страны. И как у всякого государственника, у Сталина на первом месте стояли интересы страны, а не мирового общественного мнения.

«Объективное изучение этих требований (к Финляндии. — Прим. авт.), — писал известный английский историк Лиддео Гарт, — показывает, что они были составлены на рациональной основе с целью обеспечить большую безопасность русской территории, не нанося сколько-нибудь серьезного ущерба безопасности Финляндии...»

И даже такой признанный «друг» Советского Союза, как У. Черчилль, видел причину советско-финской войны в давней исторической проблеме и считал присоединение (или возвращение) Карельского перешейка к СССР естественным.

Карельский перешеек входил в состав Русского государства с момента его зарождения. Столь выгодный стратегический пункт пыталась отнять сначала у Руси, а потом и у России владевшая Финляндией Швеция. И в 1617 году ей удалось забрать Карельский перешеек у ослабленной за годы Смуты России. В 1721 году Петр Великий вернул потерянный перешеек, который не только воссоздал изначальную границу Русского государства, но и образовал пограничье вокруг новой столицы. Однако в 1811 году непонятно почему расщедрившийся Александр I подарил его Великому княжеству Финляндскому. В конце концов, это привело к тому, что после провозглашения независимости Финляндией в декабре 1917 года, государственная граница прошла не в 150 километрах от Петербурга (как было при Петре), а практически по его предместьям.

Да, можно упрекать Сталина в имперских амбициях, но какая бы достаточно сильная страна на месте СССР ни попыталась бы восстановить историческую справедливость, пусть она уже и не попадала под категории международного права. Да и что такое, по своей сути, международное право, как не защита слабых от сильных? Другое дело, что слабость Красной Армии не позволила в должной мере обеспечить безопасность Ленинграда. Но, как известно, ничто не проходит в этом мире бесследно, и особенно поражения. И, конечно, война с Финляндией заставила Сталина во многом по-новому взглянуть и на свою армию, и на высших военных руководителей. И остается только сожалеть, что война с Финляндией не началась лет этак на пять раньше. Вот тогда-то, надо полагать, Сталину хватило бы времени создать мощную и прекрасно вооруженную армию. Да и с репрессиями могло быть все иначе. Но, увы, история не терпит сослагательного наклонения...

Для Сталина же столь бесславная победа именно в то время была печальна прежде всего отнюдь не тем, что поставила точку в карьере первого маршала. Гораздо хуже было то, что так бездарно проваленная финская кампания уронила его до сей поры достаточно высокий в глазах Гитлера авторитет и показала полную беспомощность его армии и военачальников. И не случайно внимательно следившие за событиями на севере Европы немецкие военные аналитики в один голос сообщали в своих докладах на высочайшее имя о том, что значительно переоценили силу Красной Армии. Говорили они о плохом и устаревшем вооружении, о никуда не годной выучке солдат и полном неумении командовать крупными военачальниками, не говоря уже о тех, кто заменил расстрелянных вождем командиров среднего и низшего звена.

И как знать, не явилась ли столь откровенная слабость армии огромной страны, которая так и не смогла толком победить крошечное государство, заставить Гитлера по-настоящему задуматься о своих дальнейших планах. И имей Сталин мощную армию, все могло пойти по совершенно иному сценарию...

Тем временем атмосфера в Европе продолжала накаляться. И к сгущению туч над Европой приложил руку и Сталин. Да и как иначе расценивать заявление Молотова, сделанное им после захвата Гитлером Дании и Норвегии. Советский Союз, заявил он, отнесся с пониманием к мерам, которые были навязаны Германии. Ну а после того, как немецкие войска вошли во Францию, все тот же Молотов пожелал Гитлеру успехов в... его оборонительных мерах! Гитлер был в восторге и потребовал принять капитуляцию ненавистной ему страны в том самом вагоне, в котором 18 июня 1919 года был подписан столь позорный для Германии Версальский мирный договор.

Вообще же завоевание Гитлером Европы наводит на грустные мысли. Создается такое впечатление, что никто и не хотел по-настоящему драться с немцами. Да и как можно было так бездарно тем же французам сдать мощную оборонительную линию Мажино? А потом практически без боя отдать Париж? И что же это за армии, которые вермахт смог разбить за 42 дня?

А ведь против его 140 дивизий союзники выставили 147, которые по вооружению превосходили немецкую армию. И тем не менее... «Командные кадры, — писал де Голль, — лишенные систематического и планомерного руководства со стороны правительства, оказались во власти рутины. В армии господствовали концепции, которых придерживались еще до окончания Первой мировой войны. Этому в значительной степени способствовало то обстоятельство, что военные руководители дряхлели на своих постах, оставаясь приверженцами устаревших взглядов... Идея позиционной войны составляла основу стратегии, которой собирались руководствоваться в будущей войне. Она же определяла организацию войск, их обучение, вооружение и всю военную доктрину в целом».

Да, может быть, все это и так. Но это еще не повод сразу же поднимать руки. И дело было отнюдь не в старых концепциях, а в полном нежелании воевать. Особенно если вспомнить, что тактика, которую избрали для наступления немецкие генералы, отнюдь не являлась откровением военной мысли. Если что и отличало действия вермахта, так только мощные удары танковых групп. Хотя и здесь немцы имели всего 2580 танков против 3100 союзнических. И стоило только союзническим французским генералам хотя бы немного подумать и перейти основными силами в контратаку на немецком южном фланге после того, как фашистские дивизии переправились бы через Маас, наступление немцев очень быстро бы захлебнулось, чего так боялся генерал-полковник фон Бок.