Николай Добролюбов - Народное дело. Распространение обществ трезвости

И едва ли узнаем, чем кончится это дело! С откупными служителями трудно тягаться!..

Недавно также сообщены были в «Могилевских ведомостях» и оттуда перепечатаны во всех газетах (см., например, «Московские ведомости», № 148, 24 июня) факты откупных осмотров, из которых оказывается, что экипаж и вещи проезжих тыкают железными щупами, ломают, бросают, самих проезжих оскорбляют всячески… Редактор «Могилевских губернских ведомостей», г. Соколов, рассказывает, каким образом, в проезд его с семейством из Мстиславля в Могилев, кордонный осмотр, подле Чаусской заставы, перепугал больного ребенка, который вслед за тем и умер. Рассказ г. Соколова довольно сентиментален, и его нельзя прочесть без улыбки; но факт тем не менее возмутителен. Впрочем, надо заметить, что обращение откупных досмотрщиков с проезжающими ничего еще не значит в сравнении с тем, что делают с крестьянами. Из многих примеров мы приведем один, рассказанный в «Московских ведомостях» № 34 (8 февраля) и потом уже нарисованный в карикатуре в одном московском журнале. Приводим все письмо, имеющее заглавием: «Новые придирки откупа».

М. г., в последних числах декабря прошлого (1858) года мне случилось быть в одном имении Нижегородской губернии, находящемся на границах Ардатовского уезда Симбирской губернии. В этом уезде старый откуп, вследствие несогласия с новым, долженствовавшим занять его место с 1 января, решился залить своего преемника и пустил в распродажу вино по 3 руб., по 2 руб. 30 коп. и под конец по 2 руб. за ведро. Для ограждения смежных частей Нижегородской губернии от соблазна дешевой водки нижегородский откуп выставил с своей стороны кордон. Кордон этот гонялся, ловил, хватал встречных и поперечных. Пойманные с контрабандой подвергались более или менее произвольным взысканиям, в основании которых преимущественно лежала денежная сделка (один известный мне крестьянин, попавшийся с 1/2 ведром вина, отпущен был за 30 руб.). Там, где подобная сделка по каким-либо причинам не могла состояться, употреблялись наказания довольно оригинальные. Так, например, село К. было свидетелем такого зрелища: едут сани поверенного на рысях пары лошадей, за санями рысью же бежит на веревке мужик ( вероятно, злостный контрабандист ) , на плечах у мужика сидит, как в чехарде, сам поверенный. Такое примерное наказание придумано было, должно полагать, с целью устрашения и для спасительного примера.

Этого мало. К крайнему своему удивлению, все жители околотка Ардатовского уезда, расположенного поблизости кабака с. Розоватого (Симбирской же губернии) были схватываемы кордоном в одном месте пути под предлогом завоза вина в чужую губернию. Как так? – спросите вы. Очень просто: известно, что зимние проселочные дороги наши прокладываются самыми фантастическими зигзагами – где покажется не так снежно первому проезжему, тут по его следу и образуется дорога. Один-то из этих зигзагов и задел, вовсе не подозревая всех грустных последствий такого дерзкого вторжения, клочок нижегородской земли, и понятно, что на этом клочке вся Симбирская губерния могла попасть под обвинение в контрабандном провозе вина.

Не найдете ли вы, м. г., любопытным и поучительным сообщить эти факты во всеобщее сведение?

Примите… и пр.

Из этих немногих примеров, едва ли составляющих мильонную долю того, что делается и пропадает без огласки, можно составить себе приблизительное понятие хотя о некоторой степени того могущества, которым вооружен откуп против крестьянина. Но и это еще не все. Теперешнее положение крестьянских дел чрезвычайно благоприятствует, по-видимому, процветанию откупов. С одной стороны, крестьяне, ожидая свободы, надеются на многие небылицы, как, например, на то, что цена на вино повышена затем, чтобы по целковому с ведра шло на их выкуп. Это именно случилось в Сердобском уезде Саратовской губернии («Московские ведомости», № 1). А в другом месте откуп заплатил за крестьян 85 целковых недоимки, чтобы только склонить их к покупке вина («Русский вестник», № 4). С другой же стороны, помещики теперь в некоторых местах менее заботятся о благосостоянии и нравственности своих крестьян, следуя некоторым своекорыстным расчетам. Об одном из помещиков вот что рассказано в «Русском дневнике» (№ 124, 13 июня):

Кажется, что господа откупщики сильно рассчитывали на распространение пьянства в народе по случаю уничтожения крепостного состояния. Оправдались ли надежды их, основанные на знании сердца человеческого, покажут последствия. Хотя, судя по некоторым сведениям, эти водочные сердцеведцы не совсем удачно разгадали русского крестьянина, но зато, как бы в вознаграждение за неполную удачу с одной стороны, они, кажется, приобрели сочувствие за неполную удачу со стороны некоторых помещиков. Расскажу по этому случаю один факт, в истине которого да не усомнятся – по крайней мере те, которые в последнюю зиму имели случай проезжать по дороге от Нижнего до Казани. Хотя помещичье село, про которое я хочу рассказать, занимает одну лишь ничтожную точку на показанном мною пространстве, но я нарочно выбрал протяжение побольше, чтобы никого не оскорбить; а во-вторых, очень может быть, что на таком пространстве проезжие заметят не единственное фактическое доказательство сочувствия некоторых помещиков к откупщикам… В этом не определенном с географическою точностию селе внезапно появился в феврале нынешнего года кабак, которого никогда там но бывало. В этом селе не только не было никогда кабака, но помещик, как я и прежде наслышался, строжайшим образом преследовал даже тех, которые на дому имели водку в количестве более того, сколько можно ее выпить зараз, не переводя духу, почему, говорят, крестьяне этого села приучились выпивать зараз, не переводя духу, громадное количество. Одним словом, помещик был такой человек, который не мог никогда хладнокровно видеть, когда другие бывали пьяны. Проезжая по большой дороге нынешней зимой мимо описываемого селения, я до крайности удивился, увидев на самой дороге кабак. Любопытство мое так было велико, что заставило несколько исследовать причины такой несообразности. Причины оказались следующие. Когда повсюду распространилась утешительная весть об освобождении крестьян, тогда та немногочисленная партия помещиков, которую и туземцы даже называют раскольниками, сильно опечалилась этим известием; скоро печаль уступила место гневу; а так как, собственно, гневаться-то было не на кого, то они и переложили гнев свой на крестьян, которые хотя и неумышленно, но все-таки выскальзывают из-под их власти. Случилось, следовательно, и здесь то же самое, что обыкновенно случается при переложении податей, которые окончательно всегда падают на земледельца. Помещик, о котором идет речь, – человек раздражительного темперамента; он более суток не мог находиться в грустном настроении духа; у него всякое чувство быстро превращалось в гнев. В этот-то благоприятный момент предстал пред него, как бес пред грешником, поверенный по откупам с предложением двухсот рублей за одно только дозволение построить в его селе кабак. Хитер враг рода человеческого, а в этом случае и он промахнулся: момент был избран так удачно, что помещик и за пять рублей дал бы свое позволение. «Стройте хоть десять кабаков, – сказал он, припрятывая деньги. – Крестьяне теперь все равно что не мои: пусть пропьют последнюю рубашку, пусть обопьются хоть до смерти – мне какое дело! Они не мои – и мне на них наплевать!» На основании этой чисто раскольничьей логики откупщик построил в селе его хотя и не десять кабаков, как говорилось сгоряча, а всего один, – впрочем, такой величины, что и за десять послужит. Эксперты по кабацкой части рассказывали, что дело у откупщика идет отлично. Крестьяне праздновали открытие кабака с необыкновенным торжеством, подобно тому, как празднуют открытие памятника какого-нибудь великого человека. Крестьяне смотрят на кабак как на верный признак приближающейся свободы. Зацвели, вероятно, от радости лица и носы у подданных приверженца трезвости; но краснота бы еще ничего: худо то, что не одна уже тысяча рублей перешла из холщовых карманов мужичков в шелковые карманы откупщика. Помещик, некстати погорячившись, не успел размыслить даже о том, что чем беднее будут его крестьяне, тем труднее собрать с них выкуп, следовательно, тем беднее будет и сам он. Не мешало бы ему хотя на время считать крестьян своими людьми; а там, после выкупа, бросил бы их на съеденье: авось бы они сумели тогда справиться с возвращенными телам их душами без отеческой заботливости помещика.