Николай Карамзин - Историческое похвальное слово Екатерине II

Московский Университет под начальством Шувалова (который всегда будет знаменит титлом основателя его и Ломоносова Мецената) во время Екатерины более, нежели прежде, благотворил обществу, ибо щедрость Ее даровала ему более способов действия. Многие Ученые были им призваны из Германии участвовать в трудах его, наставлять юношество, питать в нем охоту к наукам и воспалять благородное соревнование в Российских Профессорах. Но всего более оживляла Московский Университет известная всем любовь Екатерины к наукам, побуждая родителей учить детей своих. Число юных питомцев его с каждым годом умножалось, а с числом их возрастала благодетельность сего храма просвещения. И если мы видим ныне столь многих достойных судей в столицах и в самых отдаленных Губерниях; если слог приказный уже не всегда устрашает нас своим варварством; если необходимые правила Логики и языка соблюдаются нередко в определенных судилищах; если Министерство находит всегда довольно юношей, способных быть его орудиями и служить отечеству во всех частях своими знаниями – то государство обязано сею пользою Московскому Университету; Университет же обязан сею великою славою Екатерине и духу Ее царствования.

Чтобы еще более размножить народные сведения чрез книги, Она дозволила заведение вольных Типографий, учредив благоразумную Ценсуру, необходимую в гражданских обществах: ибо разум может уклоняться от истины, подобно как сердце от добродетели, и неограниченная свобода писать столь же безрассудна, как неограниченная свобода действовать. Но как мудрый Законодатель, избегая самой тени произвольного тиранства, запрещает только явное зло, и многие сердечные слабости предает единому наказанию общего суда или мнения, так Монархиня запрещению Ценсуры подвергла только явный разврат в важнейших для гражданского благоденствия предметах, оставляя здравому разуму граждан отличать истины от заблуждений; то есть Она сделала ее не только благоразумною, но и снисходительною, и сею доверенностию к общему суду приобрела новое право на благодарность народную.

И так чудно ли, что Россия, в 34 года деятельного царствования, которого главною целию было народное просвещение, столь преобразилась, возвысилась духом, созрела умом, что отцы наши, если бы они теперь воскресли, не узнали бы России? Если сердце Государей в руке Провидения, то сердца народов в руке Государей – что могло устоять против неутомимого в благотворениях Правительства, которое действовало на подданных и славою внешних успехов, и мудрыми законами, и воспитанием, и всеми средствами просвещения? Что могло не покориться всемогущей и благой воле, пылавшей тою огненною ревностию, которая бывает главным свойством великих душ, истинных подобий Божества? Екатерина, возведенная Самим Небом на трон едва не беспредельной в мире Империи, не ужаснулась беспредельных Своих обязанностей, священных для добродетели; но почувствовала вдохновение геройского сердца, которому все возможным кажется, ибо сам Бог помогает ему. Чувство каждой должности рождало в Ней стремление и силу исполнить ее – и Россия, Ей некогда чуждая, став театром Ее добродетелей, сделалась для Екатерины истинным отечеством, нежно любимым, ибо отечество для душ великих есть та страна, где они могут действовать; их ближние – суть те люди, которых могут они творить счастливыми. Чем более Монархиня трудилась для России, чем более осыпала ее добром и славою, тем более Она любила в ней предмет Своих благодеяний и каждое благодеяние было для нас залогом нового. Сограждане! Я изъясню теперь общее наше чувство: скажите, что великое могло, наконец, удивить нас в делах Екатерины? Не все ли в руках Ее казалось нам легким, естественным, даже необходимым? Приученные к Ее обыкновенной славе и добродетели, мы были уже, дерзну сказать, как бы нечувствительны к делам Монархини; истощенная благодарность наша уподоблялась неблагодарности! Ваше сердце разумеет меня, о сограждане! Я не порицаю, но хвалю вашу чувствительность. Виноват ли смертный, если Небо, открывая для Монаршей добродетели поле бесконечное, полагает границу нашей любви, признательности, самому удивлению; если, даруя Своим орудиям некоторую часть прав Своих, оставляет нас, обыкновенных людей, в тесном кругу человечества?

Сия геройская ревность к добру соединялась в Екатерине с редким проницанием, которое представляло Ей всякое дело, всякое начинание в самых дальнейших следствиях; и потому Ее воля и решение были всегда непоколебимы. Она знала Россию, как только одни чрезвычайные умы могут знать государство и народы; знала даже меру Своим благодеяниям, ибо самое добро в философическом смысле может быть вредно в Политике, как скоро оно несоразмерно с гражданским состоянием народа. Истина печальная, но опытом доказанная! Так, самое пламенное желание осчастливить народ может родить бедствия, если оно не следует правилам осторожного благоразумия. Сограждане! Я напомню вам Монарха, ревностного к общему благу, деятельного, неутомимого, который пылал страстию человеколюбия, хотел уничтожить вдруг все злоупотребления, сделать вдруг все добро, но который ни в чем не имел успеха и при конце жизни своей видел с горестию, что он государство свое не приблизил к цели политического совершенства, а удалил от нее: ибо Преемнику для восстановления порядка надлежало все новости его уничтожить. Вы уже мысленно наименовали Иосифа – сего несчастного Государя, достойного, по его благим намерениям, лучшей доли! Он служит тению, от которой мудрость Екатерины тем лучезарнее сияет. Он был несчастлив во всех предприятиях – Она во всем счастлива; он с каждым шагом вперед – отступал назад – Она беспрерывными шагами текла к своему великому предмету; писала уставы на мраморе, неизгладимыми буквами; творила вовремя и потому для вечности, и потому никогда дел Своих не переделывала – и потому народ Российский верил необходимости Ее законов, непременных, подобно законам мира. Европа удивлялась счастию Екатерины: Европа справедлива, ибо мудрость есть редкое счастие. Но кто думает, что темный, неизъяснимый случай решит судьбу государств и неразумная или безрассудная система правления, тот по крайней мере не должен писать Историю народов. Пет, нет! Феномен Монархини, Которой все войны были завоеваниями и все уставы счастием Империи, изъясняется только соединением великих свойств ума и души.

Душа Екатерины была тверда, мужественна, истинно геройская. Небо, как бы единственно для славы Ее, несколько раз помрачало тучами горизонт России в царствование великой Монархини, чтобы Она, презирая бури и громы, могла доказать народам крепость души Своей: так искусный мореходец еще более славен опасностями, чрез которые провел он корабль свой в мирное пристанище. Сограждане! Я дерзну напомнить вам то время, когда Россия, сражаясь с сильным внешним неприятелем, видела язву, смерть, волнение в стенах Московских и скоро после – безумный, яростный бунт, который пламенною рекою разливался по обширным странам ее; когда завистники Екатерины, сильные Цари, радовались нашему бедствию и грозили Ей новою войною… тогда, тогда надлежало видеть славу мужественных Ее добродетелей! Она вещает Вождю Своего отдаленного воинства: иди далее и побеждай. Она как солнце взирает с трона на град столичный, и печальный мрак его исчезает; Она ответствует на угрозы Дворов: Я отражу нападение! И мы удивляемся Риму, который, видя у врат своих неприятеля, повелевает Консулу идти с воинством в другую часть мира, или, теснимый со всех сторон врагами, с презрением слышит о новых!.. Сограждане! Я уже говорил о той минуте, когда Монархиня в увеселительном Дворце Своем спокойно исчисляла выстрелы кораблей Шведских, и когда главные армии наши были за отдаленными пределами отечества: Англия, Пруссия вооружались, хотели предписать нам мир, но Екатерина непоколебимая даровала оный Густаву, а Питт и Фридрих Вильгельм должны были смириться. – Сия-то решительная твердость принудила все Кабинеты в некотором смысле зависеть от нашей Монархини, и все трактаты Ее с Державами были славны для России.