Александр Беляев - Всемирный следопыт, 1926 № 05

Дальнейший мой путь был усложнен новым спутником. На острове Елены одному американцу пришла в голову несчастная мысль поместить ко мне в шлюпку козу. Он уверял, что коза будет мне не только полезна, но что она такая же приятная спутница, как собака. Однако, вскоре оказалось, что этого рогатого пса надо привязывать покрепче. Только в первый день плавания, пока коза не освоилась с морем, я мог быть спокоен. Уже на второй день эта злодейка угрожала с'есть все, не исключая самих рей. Худшего пирата мне не пришлось встретить за все путешествие. Опустошение началось с того, что она с'ела у меня в каюте карту Вест-Индии, пока я был занят на носу и думал, что она привязана у насоса. Увы, на судне не было такой веревки, которая могла бы устоять против зубов этой твари.

С самого начала выяснилось, что мне не было удачи в животных, которых я брал с собою. С Килинга я взял с собою древесного краба. Как только ему удалось высунуть клешню из ящика, в котором сидел, он дотянулся до моей куртки, висевшей по соседству, и разорвал ее в клочки. Довольный таким успехом, он разломал ящик и отправился гулять по каюте, разрывая все по пути, а ночью угрожал даже моей жизни. Я надеялся довести его домой живым, но это оказалось невозможным. Коза же вскоре с'ела мою соломенную шляпу, так что мне нечего было надеть на берегу; этим поступком она решила свою участь. Когда «Спрей» подошла к острову Вознесения, ко мне на шлюпку прибыл лоцман с острова. Как только он поднялся ко мне, коза сама прыгнула в его лодку. Я заплатил сопровождавшим его матросам, чтобы мне никогда больше ее не видать.

Я не хотел ни убивать животных для того, чтобы есть их, ни возить с собою ручных. Для большой собаки на «Спрей» было бы тесно, для кошки нечего было делать на «Спрей», да она и не особенно общительна. Правда, на Килинге на шлюпку попала крыса, а на Родригеце другая, но одну я выгнал, а другую поймал. Вот, как это произошло. Я стал с большим старанием мастерить ловушку, но хитрый грызун, как только капкан был готов, убежал обратно на берег. По известному суеверию моряков, считается утешительным признаком, когда крысы приходят на корабль, и я был непрочь дать приют той, которая появилась на Родригеце: но раз ночью, когда я спал, она пошла гулять по мне и начала с моего темени, которое у меня особенно чувствительно. Такой дерзости я не мог стерпеть, схватил ее за хвост и выбросил через люк в море. Кроме этой крысы, в трюме жила многоножка. Я не подозревал ее присутствия, пока она однажды не разбудила меня очень болезненным укусом в самую середину моего скальпа: пришлось и ей разделить участь крысы. После этого никакие живые существа не нарушали моего одиночества. Только паук и его супруга, ехавшие с самого Бостона, окружили себя многочисленным потомством.

Раз, в Индийском океане, после того, как на палубе постоял боченок с дождевой водой, раздался знакомый хоровой концерт: в воде вывелись тысячи комаров. В Каптоуне одному знакомому вздумалось подарить мне пару сверчков. Их принесли на судно в коробке. Я посадил их в просторный ящик и не занимался ими больше, пока не вышел в море, то-есть два-три дня. Я никогда не слыхал, чтобы сверчков нужно было кормить, однако, когда я открыл крышку их ящика, оказалось, что один с'ел другого (от него остались только крылья), а потом и сам околел.

На острове Вознесения, в благодарность за доставку казенной почты, комендант острова пригласил меня к себе в гости. В назначенный час на пристани появился присланный за мной экипаж и, когда я сел в него, сопровождавший его матрос взял лошадь под уздцы и осторожно повел ее вверх по холму, до самого комендантского дома. На следующий день мне было предложено посетить вершину горы. Прислали ту же лошадь, и тот же матрос повел ее. Наверно, в это время на всем острове не было человека, более меня расположенного ходить пешком. Поэтому я предложил матросу поменяться местами. «Давайте, я поведу ее, она у меня не понесет», сказал я матросу. Он расхохотался: «Не понесет… Скорее черепаха понесет, чем эта лошадь. Если бы я ее не тащил изо всей мочи, мы бы никуда и не приехали». После этого разговора я пошел рядом с матросом.

На вершине я познакомился с двумя выходцами из Канады, которые выстроили себе домик в скалах и занялись хозяйством. Фермер показал мне свои поля, при чем водил меня с одного поля на другое через туннели, проделанные в недоступных гребнях скал. По его словам, коровы и овцы часто разбиваются, скатываются в пропасти. Иногда корова зацепляется рогами за рога другой коровы у самого края обрыва, и обе продолжают спокойно пастись, пока не сорвутся вниз.

Через десять дней после выхода с последней остановки я пересек, направляясь домой, тот путь, который я прошел за два с половиной года до этого. Итак, в этот день я опоясал земной шар и закончил кольцо плавания, которому раньше не бывало примеров.

10-го мая странные мелкие волны заплескали о борта «Спрей». Я с удовольствием слушал эту позабытую музыку: «Спрей» вошла в течение, которое проходит мимо мыса Рока. 18-го же мая, впервые за три года, я увидел полярную звезду.

Приближаясь к Вест-Индии, я более, чем когда-либо, проклинал козу, с'евшую мою карту. С большим трудом и риском шел я от острова к острову, всюду безуспешно пытаясь достать карту: почему-то их нигде не оказывалось. В Гренаде, на Доминго и в других местах жители со вниманием слушали мои рассказы, и мои лекции посещались охотно.

4-го мая «Спрей» в последний раз отчалила от чужой пристани и пустилась домой. Но после всех опасностей моря, пыльной бури в Африке и кровавого дождя в Австралии ей оставалось еще испытать штиль. Я совсем забыл о безветренной полосе, но должен был убедиться на опыте, что рассказы о ней не выдумка. День за днем «Спрей» стояла на гладкой, как озеро, воде. Вечер за вечером я сидел на палубе с зажженной свечкой и читал. Так дело тянулось более недели. Вдали на горизонте виднелось другое заштилевшее судно. Водоросли, которыми так богато Саргассово море, то были разбросаны по морю пучками, то тянулись так, как их расположил последний ветер, длинными прядями или дорогами, а иногда растения сбивались в обширные поля. Странные животные, большие и малые, плавали в чаще водорослей. Мне показался любопытней всех крошечный морской конек, которого я посадил в бутылку и довез до дома.

18-го июня налетел шквал, и сразу стало больше ветра, чем нужно. Также и море могло бы быть спокойнее. «Спрей» попала в самую середину стремительного Гольфштрема и запрыгала, как дельфин, по неправильным волнам, как бы торопясь наверстать потерянное время. Казалось, «Спрей» задевала только верхушки волн. Здесь, всего в нескольких сотнях миль от дома, непогода хотела в последний раз натешиться надо мною. Шквал сменялся шквалом. Бурные валы неслись как-будто со всех сторон сразу, и к 23-му июля я выбился из сил в борьбе с ними. В этот день была гроза с градом. Молнии уже не вспыхивали, а лились с неба непрерывной струей огня. И день и ночь я несся, постепенно приближаясь к берегам. 25-го числа я попал в тот самый ураган, который часом раньше пронесся над Нью-Йорком, снося здания и ломая деревья в щепы. Даже суда в доках сорвались с причалов и стали налетать друг на друга, причиняя большие разрушения. Мне посчастливилось во-время заметить приближение урагана: я успел убрать паруса и все приготовить к его встрече. До этой бури я держал курс на Нью-Йорк, но, когда ураган стих, я направился в ближайший порт, чтобы там опомниться и передохнуть. На рассвете я вошел в Нью-Порт.