И. Окстон - Всемирный следопыт, 1926 № 10

«Я благополучно доехал до того пункта, где в Нортонский залив вливается река Топкока. Тут я едва было не погубил своего верного Бальто. Не разглядев из-за сильного снега, который слепил мне глаза, что в одном месте поверхность льда была покрыта водой, я направил туда сани, и бедный Бальто попал передними ногами в воду. По счастью, вблизи оказался большой сугроб снега, в котором Бальто мог осушить свои мокрые лапы, и опасность отморозить их была таким образом устранена.

«Скоро начался под'ем на Топкокский холм. Северо-западный ветер дул теперь прямо в лицо, и, пока мы поднимались по оледенелому склону, я успел отморозить себе правую щеку. Спустившись с холма, мы опять попали на гладкую открытую равнину, где ураган бушевал совсем уж с чудовищной силой. Он слепил глаза, и я не мог видеть ни ближайшей к саням собаки, ни даже своей руки, которую держал почти у самого лица. Я ровно ничего не видел и, сознавая свое полное бессилие, полагался только на безошибочный инстинкт Бальто и остальных собак, которые, ни разу не останавливаясь, мчали меня по равнине.

«Необычайная сила урагана и полная невозможность ориентироваться в том, что меня окружало, заставили меня отказаться от мысли делать заворот на Сафети, где меня ждал следующий гонец, и я только после узнал, что в Сафети была получена телеграмма из Нома, в которой мне предлагали переждать в этом местечке бурю.

«За Сафети начиналась менее трудная дорога. Буря постепенно стихала, и только наступившая темнота затрудняла быстроту моего продвижения вперед. Я рассчитывал с наступлением рассвета наверстать потерянное время, но на беду две из моих собак, которые в предыдущую поездку сильно пострадали от холода, начали слабеть. Пришлось остановиться и тщательно укрыть их заячьими шкурками, припасенными на подобный случай. Я был вдвойне рад и за себя и за собак, когда увидел, наконец, вдали крыши Нома…»

Какой бурей восторгов, какими ликующими криками встретили жители Нома Гуннара Кассона. Этот день — 2 февраля 1925 года — навсегда останется незабвенным для них днем.

В 5 часов 30 минут пополудни маленькие санки Кассона остановились посреди городской площади, и полузамерзший, весь в снегу и инее, с налитыми кровью глазами, Кассой передал посылку подоспевшему к саням доктору, а сам, не отвечая на шумные приветствия окружившей его толпы, бросился прежде всего к Бальто, который еле держался на ногах и с трудом переводил дыхание.

Бережно вытаскивал Кассон ледяные иглы из окровавленных лап измученной собаки, называл ее ласковыми именами и, только убедившись, что ни Бальто, ни остальные собаки не получили никаких особенно серьезных повреждений, передал их на попечение одного из стоявших в толпе товарищей, а сам согласился пойти отдохнуть и поесть.

С этого дня для доктора Уэльса и для всего медицинского персонала больницы начался период самой энергичной, активной борьбы со страшной эпидемией.

И после многих дней самой интенсивной борьбы доктор Уэльс об'явил, что эпидемия побеждена, что дальнейшему ее развитию положен предел.

Снова на всех перекрестках улиц толпились люди и громко и горячо о чем-то толковали, но теперь их голоса звучали бодро и весело, а лица улыбались счастливыми улыбками: грозная туча, столько времени висевшая над их страной наконец, рассеялась. А вскоре новые заболевания прекратились совсем.

В истории Аляски это героическое состязание людей со стихийными силами природы никогда не будет забыто. Никогда не будут забыты имена благородных смельчаков, которые сделали на собаках шестьсот шестьдесят пять миль в пять дней. Вполне сознательно и спокойно, отдавая себе ясный отчет в грозившей им опасности, эти люди боролись с ураганом, дувшим со скоростью восьмидесяти пяти миль в час, и прокладывали путь в царстве льдов и крутящегося снега, который слепил им глаза и заносил все дороги.

На этой фотографии мы видим удивительное зрелище: собачью упряжку на фоне строющегося нью-йоркского небоскреба. Дело в том, что прошлой зимой известный ездок на собаках Джуэ Лафламм (канадский француз) задумал совершить рекордное путешествие на собаках из Канады до Нью-Йорка, на протяжении семисот миль по зимнему пути. Этот вид передвижения, разумеется, совсем необычен для улиц Ныо-йорка, где можно встретить лишь моторное движение. Естественно, что толпы любопытных нью-йоркцев останавливались поглазеть на любопытную «новинку».

Корабль, на который я впервые был приглашен в качестве капитана, стоял на якоре в Сиамском заливе, недалеко от устья большой реки, в ожидании далекого плавания.

Наступил чудный теплый вечер. Солнце заходило. Далеко на восток убегали тени, отбрасываемые мачтами, и реями. Кругом царила невозмутимая тишина. На воде не виднелось ни одной лодки, в воздухе — ни одной птицы, а в небе — ни одного облачка.

Я стоял один на палубе, и окружающая тишина захватила меня. Скоро в быстро наступившей тьме я перестал различать даже края острова. Бледные звезды загорались все ярче, и скоро весь небосклон засиял тысячами огней.

Положив руки на фальшборт, я стоял неподвижно, задумавшись. Я даже не заметил, как матросы прошли ужинать в камбуз. Звон колокольчика, призывавший к ужину, прервал мои мысли.

Спустившись в ярко освещенную кают-компанию, я увидел своих двух штурманов.

Мы принялись за ужин. Мне, как новичку очень не понравилось молчание, наступившее с моим появлением в каюте. И я первый нарушил тишину.

— Знаете ли, что за рифом в островах стоит какой-то корабль? При закате солнца я видел его мачты.

Старший штурман поднял от тарелки свое широкое лицо, обрамленное густой бородой.

— Что вы говорите, сэр! — воскликнул он. — Откуда он взялся?!

Я замолчал, а младший штурман, еще совсем молодой человек, как-то иронически улыбался.

Не в моем характере опрометчиво судить о мало знакомых людях или смеяться над ними. А на корабле я нашел именно такое отношение ко мне, и это сильно озадачило меня. Я, вообще, еще не знал, как буду относиться к моим подчиненным. Я только за несколько дней до этого был назначен капитаном, а они прослужили вместе уже восемнадцать месяцев.