Борис Фортунатов - Всемирный следопыт, 1929 № 11

— А как же мы… то-есть вы — расчитываете завтра убить это чудовище?

Лесничий пренебрежительно пожал плечами.

— Когда я устраивал охоту для королевича, — возразил он, — моей обязанностью было доставить рыцарское удовольствие его милости. А вам, пане, нужен мертвый тур и ничего больше. Значит и охота будет совсем другая.

— Не совсем мертвый. Я же вам уже объяснял это…

— Ну да. Я знаю… — Пан Кричевский опустил голову на руки и задумался.

— А все-таки мне жаль… — сказал он после недолгого молчания. — Не этого старого героя — он один и уже не оставит по себе потомства… Мне жаль могучей и грозной породы, которую здесь еще со времен князей Мазовецких сторожили и берегли, а теперь вот на моих глазах их не стало. Ге, пане! Это были времена, когда Ягелло перед великой войной с Орденом целую зиму готовил в Беловежской Пуще провиант для стотысячного войска, и обозы соленого мяса

-

-

-

-

туров, и зубров тянулись из Пущи сюда, к Варшаве. Зубры там и теперь уцелели, но тура давно уже нет. Здесь, в этих вот заповедных дубовых рощах берегли мы последнее на земле стадо туров, и еще я застал их более полусотни штук. Хорошо берегли! Сам король не мог помыслить, чтобы на охоте заколоть турицу, и убить тура было все равно, что убить шляхтича. Каждое лето мы готовили им стога сена по полянам. Они были хозяевами и господами леса, и когда тур стоял на дороге и взрывал землю рогами, любой проезжий, даже пан или магнат, сворачивал с дороги и далеко объезжал в сторону [1] Исторический факт. . Каждую неделю лесники давали введения о числе животных, и если одного не хватало, мы рыскали по лесам далеко кругом, пока не находили беглеца, а потом облавой возвращали его назад.

— Когда к осени звери отъедались желудями, — продолжал лесничий, — начинались бои между быками. Тогда, бывало, ночью мороз подирал по коже от их протяжного страшного рева. Случалось, что какой-нибудь старый бык побеждал

и калечил остальных, а сам по старости уже не мог оставлять потомства. Тогда докладывалось королю, и только по его приказанию назначалась на этого быка охота. Помню, я отвозил раз тушу убитого тура в подарок от короля цесарскому [2] Цесарскому — To-есть австрийскому. послу Герберштейну. Он был ученый человек и написал книгу, где упоминает об этом подарке. Одну книгу он прислал мне. В ней нарисован тур, только он там больше похож на свинью.

Лесничий сумрачно усмехнулся.

— Ну, что ж, а затем все пошло прахом. За заботами о московском престоле да о далеких Инфлянтах [3] Инфлянты — Лифляндия. королю некогда стало думать о том, что творилось в его коронных землях и лесах. Да хоть бы здесь, под самой Варшавой. А потом, знаете сами, началась война с Москвой. Это не плохо. Речь Посполитая всегда воевала, и для того господь сотворил шляхтича, а Иисус Христос саблю ему привесил к поясу, чтобы она не ржавела попусту в ножнах. И уж я и не знаю, за что бог нас наказал, потому что мы довольно потрудились за его святое имя. Взяли и выжгли Москву. А сколько городов московских и еретических церквей поразорили дотла! Но видно есть на нас грехи, потому что война проникла в самое сердце Речи Посполитой. Проникла с той самой разбойничьей вольницей, которая сначала громила Московию, а потом принялась и за своих. Помните, пане, проклятый 1613 год? Наши же жолнеры [4] Жолнеры — польские солдаты. брали королевские города, били и шляхту, и мужиков, и мешан — кого придется. Ну, тут почистили и этот лес. Где уж было ему уцелеть, когда все кругом горело в огне!

Княжеский врач вздохнул и горестно покачал головой.

— Да, плохие времена, — сказал он. — С тех пор как мой господин князь Самуил Сангушко в 1622 году ездил послом в Московию и вернулся, не добившись прочного мира, прошло пять лет, а мир все еще не заключен. Княгиня тогда очень беспокоилась. Московиты такие варвары, что они могли бы посягнуть и на священную особу самого посла.

Пан Кричевский встал из-за стола и надел шапку.

— Не такие уж плохие времена, — возразил он, — если завтра мы будем охотиться на дичь, какую впредь никогда и никому не придется увидать. А пока советую лечь спать. Вы в княжеском дворце не привыкли вставать рано, а завтра мы начнем дело еще перед рассветом.

Лесничий вышел наружу, и еще долго было слышно, как он кричал на дворе, отдавая приказания. Потом он снова вошел в хату, кинул на стол шапку и, завернувшись в бурку, мгновенно уснул на скамье.

На сеновале, куда забрались на ночлег хозяева хаты и приезжие слуги, слышался тихий неторопливый разговор.

— Они его завтра убьют, дедушка?

— Убьют, Марыся, убьют, А может и он кого убьет, пана лесничего или пана врача. Ведь это не теленок, Марыся.

— Не трепи языком, старик! — раздался грубый низкий голос из угла. — Если убьет, так тебя старого или меня, а не пана. На панов и смерти нет такой, как на нашего брата.

— Может и так, — согласился Дзыга. — Одним дураком наверное меньше станет, если ты попадешь к нему на рога. А меня тур не убьет. Не надейся. Я их знаю. Всю жизнь прожил в лесу, не то что ты.

— А мне его жалко, дедушка, — снова зазвенел девичий голос. — Ведь он один, дедушка?

— Один, внучка, и нету больше другого ни здесь, ни в Беловежской, ни в Гродненской Пуще, ни в Пруссии, ни в цесарской земле. Только и остались туры на свете, что в нашем лесу, а теперь и им пришел конец. — Он замолчал, и было слышно, как из старческой груди вырвался тяжелый вздох. — Жалко и мне его, хлопцы, — продолжал старик. — Правильно сказала Марыська, что он один. Убьем завтра, и не станет больше этого семени на Земле.

— И чего тебе жалеть? Ведь получишь за своего зверя червонец от пана лесничего.

— А пан лесничий сотню червонцев от княжеского лекаря, — добавил из темноты другой голос. — И чего это они делают, лекаря, из этого тура?

— Пояс из туровой кожи помогает при родах, — пояснил Дзыга. — Вот и королеве Боне, матери Сигизмунда, пан лесничий поднес в дар шесть поясов из спины тура, а она два из них послала самой императрице Римской.

Дзыга поднялся с места, старательно покрыл внучку своим плащом, пробрался к двери сеновала и уселся, свесив вниз ноги.

— Что-то не спится, хлопцы, — сказал он. — Мало я что-то стал спать… А приехал княжеский врач не за поясом, а за лоскутом кудрявой шкуры со лба зверя. Пан лесничий, хлопцы, мне сам говорил об этом. Топоры приказывал захватить. Потому что, когда тур будет ранен и свалится, нужно быстро срубить бревно, навалить на шею зверя и держать его, пока будут сдирать шкуру со лба. В этой шкуре страшная сила, хлопцы. Это издавна было известно еще дедам нашим, но только нужно, чтобы она была снята с головы еще живого быка.