Юрий Черниченко - Хлеб

А «бурый пожар» — ржавчина? В годы влажные гриб буквально высасывает колос, эпифитотии (пшеничные эпидемии, так сказать) уносят до половины урожая. Ни мелиоратор своей живой водою, ни химик — удобрениями этой растраты урожая не перекроют, дело за сортами с той иммунностью, какую имеют — для своих только условий! — упругие соломой «мексиканцы».

Валентина Николаевна Мамонтова редкостной «саратовской-29» держит мировой рекорд распространения — 16 миллионов гектаров под одним сортом на протяжении целого пятилетия! Сорт сделал великое: в пору наведения порядка на полях он, неприхотливый и высокобелковый, дал миллионы тонн и нам, и на экспорт. Уроженка побережья Волги заняла поля по берегам Оби, Иртыша, Тобола, Ишима, еще раз доказав, что теперь место рождения сорта вовсе не определяет его ареал. Но беда в том, что всемерная сибирская борьба за влагу засухоустойчивой «саратовской» не больно-то и нужна: реализовать запасенную в парах воду, выдержать сорок, даже тридцать центнеров урожая классический для скудных условий сорт не способен. А полив с мощным удобрением? За пятилетие площади орошения возрастут на три миллиона гектаров — необходим яровой сорт, способный потребить богатую пищу и устоять на ногах.

Огромные высоты взяты селекцией озимых пшениц, тут страна лидирует, «безостая-1» признана лучшей в мире по урожайности и адаптации строгими судьями — IV Европейским конгрессом селекционеров в Кембридже, она завоевала Балканы, Румынию, Чехословакию, и все же…

Гибель от вымерзания. Признание наших пшениц самыми зимостойкими в мире — утешение слабое: дань морозам остается непомерно высокой. А чем пересевать погибшие посевы на Дону, под Курском? Яровых современных пшеничных сортов для европейских черноземов нет.

Почти с трех миллионов гектаров каждую весну злаки скашиваются травою на корм скоту, гектар дает от силы 10–12 центнеров кормовых единиц. Можно и зерновые сеять ради травы, но это должны быть сорта с мощным листом, щедрым кущением, способные дать к началу лета на худой конец сорок — пятьдесят центнеров кормовых единиц.

На юге селекция обогнала агротехнику. Однако и у южных хлебных конструкторов вдосталь долгов.

Новизны в череде долгов нет. Новое освещение проблеме придал триумф «мексиканцев». Так что же наш дозорный у глобуса, куда глядел ВИР?

— «Норин-10» мы проспали, — говорил мне М. М. Якубцинер, старейший вировец, в прошлом близкий сотрудник Вавилова. — Собственно, получен он нами еще в пятьдесят четвертом, через восемь лет после того, как появился в США. Но американцы уже набили к тому времени руку на короткостебельных сортах — брали итальянский материал… А у нас не стоял вопрос! Институт не так и виноват: карлик мы описали, разослали селекционерам, только не остановили их внимания, энергично не пробивали, успокоились. До шестьдесят шестого года вопрос о коротком стебле у нас, повторяю, вообще не возникал: на поливе сеяли какой-то миллион гектаров пшениц, не урожайность — слезы… Теперь испытываем четырнадцать мексиканских сортов.

Ключи от мировой коллекции пшениц сейчас у доктора наук В. Ф. Дорофеева, он относится, пожалуй, к младшему поколению вировцев. Мы с ним смотрели коллекционные посевы в Пушкине, у того «английского дома», у той теплицы, что знакомы тысячам по вавиловским фотографиям.

— Вам нужен ответ? Я ученик Лысенко. Когда я прочитал Вавилова, мне открылся новый мир. Уровень и характер Лысенко — это его дело. Но он кромсал программы работ. Он заставил уйти в подполье целую школу, нанес серьезный вред общей генетике — в ней мы отстали лет на пятнадцать. Еще в шестьдесят третьем году у нас нельзя было произносить слово «гены». Пагубность этого курса можно видеть только сейчас.

— Борлауг — молчун! О нем мы узнали только тогда, когда Индия заговорила о «зеленой революции». Из Пакистана я привез десять новейших сортов — имя Вавилова открывает все двери. Это имя — пароль, пропуск, всемирная виза. За последние пять лет роль ВИРа поднялась, мы восстановили все прежние программы, привозим ежегодно до пятисот образцов. Правда, многое из того, что считаешь новинкой, уже лет пять в производстве. Мексиканские сорта в прямую культуру у нас не пойдут. Но путь селекции с учетом генов — главный.

Всякое изделие — это сумма вещества, энергии и информации. Значение двух последних сейчас с космической скоростью нарастает. Вещество было. Но ВИРу не хватило энергии — и у селекции не оказалось информации, у Мальцева — сортов.

Но пора — о колосе, какого еще нет.

В июне 1971 года селекционеры всех пшеничных зон страны слетелись во Фрунзе — знакомиться с новой попыткой достичь сортового идеала.

На семи гектарах, орошаемых чуйской водой, им показали гибридные линии, чем-то напоминающие камыш, но ростом чуть выше колена. Необычаен был вид колосьев — в четверть длиной! Хозяева были откровенны: сортов пока нет, материал поражается бурой ржавчиной и мучнистой росой, отчего зерно выходит щуплое. Семинар проходил довольно бурно, что объяснялось, может, сравнительной молодостью участвовавших, может, тем деликатным фактом, что Алтай, Таврия, Заволжье приехали смотреть пшеницу будущего в Киргизию, чей хлеб погоды в стране не делает, а может, просто неотложностью долгов селекции. Но все сошлись на том, что авторство создателя линий М. Г. Товстика должно быть признано до завершения работы над сортами, а завершать надо всем селекционным миром, и что нельзя терять времени, тотчас после уборки материал должен поступить во все селекцентры Союза.

У Вавилова, вспоминают знавшие его, было такое словцо — «вульгарье». Он употреблял его по отношению к зеленым материалам, какие не стоят внимания. Не брань, а просто оценка. Сколько этого «вульгарья», с завидным упрямством пестуемого, выдаваемого чуть ли не за новое слово, за открытие, произрастает на селекционных делянках от Москвы до самых до окраин, сколько авторских надежд оно питает! Если за три пятилетия передано в испытание 1911 сортов зерновых и крупяных и 1851 сорт с ходу забракован, если только два сорта — «безостая-1» и «мироновская-808» — занимают четыре пятых озимого пшеничного клина, авторство же оставшейся пятой делят меж собой целых девяносто институтов и станций, то можно только жалеть, что кто-то строгий и честный не произносил своевременно в разных местах: «вульгарье».

Линии Михаила Григорьевича Товстика селекционеры, был грех, похищали. Срывали колосок-другой — и во внутренний карман: пока еще получишь, а образец увезти надо. Материал уникален: крупноколосые короткостебельные формы, открывающие путь к урожаю уже за сто центнеров. Можно было иронизировать над ржавчиной, над шумом, когда еще нет сорта (и меж собой приезжие это делали), но не признать оригинальности направленного поиска было нельзя.