Юрий Черниченко - Хлеб

За семнадцать лет феноменального напряжения были использованы растительные ресурсы 65 стран, в мировую коллекцию поступило четверть миллиона образцов, был обновлен сортовой состав Союза, созданы теоретические основы селекции как науки — не само здание, а башенный кран, каким можно строить здания любых высот и назначений.

Но хвалить основателя ВИРа, первого президента ВАСХНИЛ и т. д. и т. д., — новый способ забвения Вавилова. Чтить деяние можно только деянием.

«Скромные советские экспедиции… незаметно прошли огромные территории и вскрыли впервые огромные, не подозревавшиеся наукой и селекцией видовые и сортовые богатства… Перед советским селекционером открылся новый мир» — это короткое вавиловское слово о сделанном. А дальше — цели, проблемы, задания:

«В развитии селекции пшеницы основную роль играли в прошлом и продолжают играть в настоящем социально-экономические сдвиги». «Самые крупные успехи мировой селекции связаны с интернационализацией ее!»

«Мы не отказываемся от селекции как искусства, но для уверенности, быстроты и преемственности в работе мы нуждаемся в твердой, разработанной конкретной теории селекционного процесса. Коллектив не может работать по интуиции, на случайных удачах».

«Работа селекционера должна проводиться в комплексе с генетикой, физиологией, фитопатологией, технологией и биохимией».

«Грядущая возможность крупных изменений среды в смысле широкого применения химизации, орошения… должна быть учитываема селекцией».

Это написано три с половиной десятилетия назад. Для истории пшеницы — миг. Но в этот миг наш идеал зернового урожая поднялся со ста пудов к ста центнерам. Подобной смены вех человечество не переживало. Что устарело в стратегии Вавилова, что требует поправки? Единственное: возможность химизации и полива стала фактом.

Вавиловым, как известно, описан хлеб, какого не было; в сорока шести требованиях спроектирован сортовой идеал пшеницы XX века. В чем сегодняшние селекционеры поднялись над сорока шестью пунктами Вавилова? Ни в чем. Мир точно осуществляет его проект, не больше. Прочная, неполегающая солома, стойкая к ветрам и ливням, — пункт шестнадцатый. Высокий процент белка — восьмой. Оптимальное соотношение зерна и соломы — семнадцатый, высокая урожайность — пункт первый… В методах, направлениях, приемах селекционный мир лишь воплощает замышленное вавиловской зеленой революцией и пока не вышел за рамки замысла.

В один из октябрьских дней 1970 года агроному Норману Борлаугу, убиравшему хлеб на опытном поле в Мексике, сообщили, что ему присуждена Нобелевская премия мира. В грамоте о награде стояло: «Его работа даст изобилие плодов земных народам многих стран, на многие годы». Ученый не прервал работы и трудился до вечера.

«Беспрецедентное решение Нобелевского комитета, отметившего премией мира работу агронома, доказывает, что сегодня на колосе хлеба сосредоточено внимание не только специалистов, но и всей мировой общественности, — комментировал этот факт академик П. П. Лукьяненко. — Сегодняшний хлеб — плод совместных усилий ученых всех стран, их международного сотрудничества».

Норман Борлауг приезжал в Ленинград, подарил ВИРу много сот селекционных образцов. Вировцы говорили о большом впечатлении от встреч: энергия, страсть, одержимость идеей… Борлауг доезжал до Барнаула, огорчался, увидев, что его «мексиканцы» в условиях Сибири болеют. Те же отзывы: ничего интересней пшеничного поля для него нет… «Очень энергичный человек, прекрасный популяризатор», — писал в связи с приездом Борлауга на Кубань Павел Пантелеймонович Лукьяненко.

«Зеленая революция» Борлауга — талантливо и быстро отработанный сектор в том гигантском круге преобразований, какой очерчен Вавиловым. При полном уважении к подвигу гуманизма, без тени преуменьшения действительно мирового деяния — тут мы имеем соотношение именно сектора и круга, части и целого. Поэтому без особого труда можно прогнозировать следующие за этим технические сдвиги, можно предрекать расширение сектора — ведь есть пророческие книги Вавилова. Ведет генетика! Значит, подход к прямому физическому переносу хромосом из одного растения в другое, гибридизация на уровне отдельных клеток, как ни фантастически сложны они по своей микрохирургии, сулят большое будущее и станут реальностью — дело в технике, а путь ясен. Счет урожая уже пошел на сбор белка с гектара, а в белке специалисты приучаются считать незаменимую аминокислоту — лизин. (Индия поднимает вес лизина до 14 кило в гектарном намолоте.) Значит, отбор пойдет на содержание этой аминокислоты. Если пшеница с обычным стеблем при 20 центнерах урожая выносит из почвы на зерно примерно пятьдесят килограммов азота, а тридцать кило нитратов гонит на солому и корни, то короткие «мексиканцы» азот расходуют гораздо рациональней, и тенденция бережливости к азоту будет развиваться.

Семь лет назад мне довелось писать, что ускорение, сообщенное науке о растениях Вавиловым, привело к рождению «безостой-1», — преуменьшает ли это подвиг бывшего сотрудника вавиловского Института прикладной ботаники и новых культур, всемирно известного академика из Краснодара? Думается, что и разговор о «секторе» Борлауга в великом круге идей человека, поставленного историей в ряд с Дарвиным, Линнеем, Менделем, — лишь дань истине.

Но в Ленинград — и к Жуковскому, и в ВИР — меня привел вопрос: как получилось, что страна, владеющая мировой коллекцией пшениц, страна в основном яровых злаков ввела «мексиканцев» в опытные посевы не второй и не двадцатой, а лишь когда короткий стебель разобрали сорок государств? Как получилось, что не сетью ВИРа, а уже производственным органом — главным управлением зерновых культур МСХ Союза — добыты принципиально новые сорта и начаты их испытания? Как вообще вышло, что наша наука с таким опозданием заметила столь громадную для земледелия величину, как три гена карликовости японской пшенички «норин-10»?

«У которых есть, что есть, те подчас не могут есть…» Наши яровые пшеницы — 50 миллионов гектаров из 70 миллионов га всего пшеничного посева — страдают ограниченностью аппетита. Они легко полегают! Приученные сопротивляться тяжким условиям, они плохо реализуют хорошие. Уже десять лет бьет тревогу Терентий Семенович Мальцев перерод опаснее засухи, тучное поле нечем засеять! А. Н. Каштанов решительно утверждает, что теперь в благоприятный год восточная степь теряет от возможного урожая больше, чем недобирает в плохой год от суши. В 1971 году на курганских полях валок выглядел на 25 центнеров, а молотили 12 — массовое полегание! Я ехал на быстрой машине по сносным дорогам два дня — и нигде в Кургане не видел поля с устоявшим к уборке хлебом. Полегание и его следствия — перерыв фотосинтеза, «морхлое» зерно, потери при косовице — это первейший тормоз для ярового клина, и никаким путем, кроме селекции, узла не разрубить.